Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом - [152]

— Позволю припомнить давний эпизод на катке в саду Франкони. Взревновав Довнара к его кузине Зиночке Круссер, подсудимая вдруг выхватила револьвер, угрожая застрелить Довнара и мадемуазель Круссер… об этом в Одессе все мы знали!

— Вот этот револьвер? — издали показал Чаплин «бульдог», трагически завершивший судьбу молодого человека.

— Нет. Не этот. У нее был другой. Маленький.

Чаплин обратился к подсудимой:

— Госпожа Палем, вы подтверждаете сказанное?

— Да, — послышалось из-за барьера…

По рядам публики пронесся шелест взволнованных голосов, дамы разом издали слабый стон, томно прикрывая глаза, когда перед ними предстал очередной свидетель обвинения — одесский грек Аристид Зарифи, поразивший всех своею античною красотой. Даже за столом Фемиды возник шепот, а председательствующий Чаплин напрямик спросил одесского Аполлона:

— Вопрос не по существу дела. Но мне все-таки хотелось бы знать — вы когда-нибудь видели себя в зеркале?

— Иногда, — отозвался красавец. — Но это лицезрение, прошу поверить, никогда не доставляло мне удовольствия.

Зарифи был вызван на суд стороною истицы, затребованный от имени присяжного поверенного Рейнбота, дабы очернить Ольгу Палем откровенным признанием в том, что она — после разрыва с Кандинским — была его любовницей. Дамы вытянулись вперед, заострившись носами от внимания, похожие в этот момент на хищных птиц, завидевших податливую добычу. Зарифи, кажется, и впрямь не уверовал в отражение зеркал, и потому, уже привычный к вниманию женщин, он держался подчеркнуто скромно, без тени развязности, какая присуща большинству красавцев.

— К сожалению или к счастью, но это сущая правда, — рассказывал он, потупясь. — Да, мы были молоды, нам светило прекрасное южное солнце, дивное море ласкалось у наших ног, она не скрывала, что уже познала любовь, а потому мы вступили в связь, длившуюся краткий срок, и были счастливы оба.

— Неправда! — крикнула ему Ольга Палем.

— Однако, — продолжал Аристид Зарифи, — как легко мы сошлись, так же легко и расстались. Высокий суд поймет нас правильно: даже самый ослепительный фейерверк страсти не может заменить вечного светила любви. Мы расстались, и я до сих пор душевно благодарен подсудимой за то, что она как пришла, так и ушла, не требуя от меня ни заверений, ни тем более денег… А я ведь не самый бедный человек в Одессе!

Рейнбот остался очень недоволен. Он жаждал обвинений в порочности Ольги Палем, в разнузданности ее нрава, а вместо этого… что слышим? Любовь нагло сравнили с солнцем.

— Подсудимая, — был его вопрос к Ольге Палем, — вы подтверждаете сказанное о том, что после связи с Кандинским сразу же вступили в незаконную связь со свидетелем?

— Неправда, неправда, неправда! — кричала Ольга Палем.

Дамы в публике были возмущены: «Разве можно отказать такому красавцу? Я бы не отрицала, а гордилась этим…»

Аристид Зарифи, смущенный, пожимал плечами.

— Что было, то было, — сказал он себе в оправдание.

— Благодарим. Вы свободны, — отпустил его Чаплин, добавив с тонким юмором: — Но подсудимая вам НЕ поверила…

Ольга Палем бурно разрыдалась, и конвойный солдат, стоя за ее спиной, вслух отсчитывал в рюмку капли валерианки:

— …тридцать одна, тридцать две, тридцать…

— Хватит! — с места велел ему Карабчевский.

Чаплин привстал и долго звонил в колокольчик.

— Объявляется перерыв, — было сказано публике. — Для дачи свидетельских показаний приготовиться барону Сталю.

Услышав это имя, Ольга Палем схватилась за сердце:

— Боже, да когда же вы перестанете меня мучить?

* * *

В перерыве Карабчевский подошел к Ольге Палем:

— Имейте терпение. Так бывает всегда, и не стоит этому удивляться. Жестокий шквал пересудов надобно выдержать, а в конце заседания я постараюсь свести концы с концами. Вы, милая, далеко не ангел, и сами должны понимать, что люди для того и судят людей, чтобы, забыв о светлом, выставлять наружу одно черное… Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

— Спасибо вам, — сказала Ольга Палем, дохнув валерианкой в лицо адвокату, а он ласково потрепал ее по руке:

— Держитесь. Жизнь — это все-таки не праздничный карнавал, а неравный поединок со злодейкой-судьбой, умейте же встречать ее коварные удары с открытым забралом…

Барон Сталь-фон-Гольштейн за эти годы сделался видным строителем мостовых, предсказателем великого будущего городского асфальта; одетый с лоском, довольный собой, он с явным презрением оглядывал присяжных через линзу монокля:

— Согласен с возмущением подсудимой, упрекавшей этого грека за то, что он бросил тень на ее честь порядочной женщины. Я, как и Зарифи, имел в ту пору немалые шансы покорить ее сердце и даже… даже заключал пари в кругу своих приятелей, поклявшись, что добьюсь ее благосклонности.

— Пари? — удивились присяжные заседатели.

— Да, на ящик шампанского! И хотя я, — продолжал барон, — крайне желал упрочить свой давний престиж неотразимого мужчины, но все мои притязания разбились вдребезги о неприступную фортецию по названию «Ольга Палем». Мне до сих пор болезненно сознавать, что мой авторитет был в Одессе надолго подорван, а ящик шампанского распили без меня…

Неожиданно для Палем к даче показаний был притянут и Кухарский, высокого чина которого судьи не пощадили.