Крестоносец - [91]

В полу и впрямь имелась прореха, там не хватало одного булыжника. Кстати, чем не оружие? Недаром была революционная скульптура соответствующего содержания, называлась, кажется, «Булыжник — оружие пролетариата». Вернее, будет называться, до её создания ещё почти 800 лет. Так что со стороны тюремной администрации имел место быть недосмотр.

Для профилактики меня всё же огрели дубинкой по хребтине, после чего препроводили в прежнее узилище, к Гансу Лотару, заодно наконец освободив руки от пут.

— Что там за переполох? — спросил Лотар.

— Не знаю, вроде кому-то плохо стало.

Роланда привели где-то минут через двадцать-тридцать. Без следов побоев, но парень был возмущён сверх всякой меры.

— О, ты опять здесь!.. Представляешь, Симон, они требовали, чтобы я подтвердил, будто ты служишь Сатане! Какова наглость!

— Ну так и от меня они того же требовали.

— Надеюсь, ты не дал себя очернить?

— Отбивался как мог, но у меня такое чувство, будто они всё для себя решили, и часть отнятого у нас богатства они всё же вернут этому проходимцу Вагнеру, но немалую часть оставят и себе.

— Негодяи! Они сказали, что если ты не покаешься, то сожгут тебя на костре. Может, пугают?

— Может и пугают.

М-да, костёр всё ближе и ближе. А если не костёр, то виселица.

— Тебя-то они вздёрнуть не обещали?

— Обещали, — вздохнул Роланд, понуро опуская голову.

Ближе к ночи Людоед оклемался. Помощь ему оказывали прямо в камере, прильнув лицом к решётке, я видел, как в «обитель» маньяка прошествовали надзиратели и пожилой человек с баулом. Судя по крикам боли, лекарь вправил Людоеду кость и лубок наложил. А что ещё можно было придумать в той ситуации? Ну а когда тюрьма готовилась с отойти ко сну. Этот мерзавец принялся рычать, посылая в мой адрес угрозы, перемежая французский с немецким. И так полночи, не давая поспать населению полуподвального этажа. Оно, впрочем, могло и днём дрыхнуть с чистой совестью, единственным, кого забирали на работы, был наш сокамерник Ганс. Да и то, какая там работа, парашу выносить.

На следующий день нас с Роландом не трогали. А вот ещё сутки спустя меня снова повели наверх, но не в прежнюю допросную, а в… пыточную. Здесь уже меня поджидали Трулль и Енох. Для начала, со слов Баварца, меня собирались исполосовать розгами, а завтра или послезавтра, когда я немного оклемаюсь, меня ждут более серьёзные испытания. В частности, колесование, так что на костёр я попаду с уже переломанными костями. А перед этим они вздёрнут моего товарища, чтобы я перед мучительной смертью ещё и этим зрелищем «насладился». Будут ли его пытать — я не спрашивал, к тому моменту я уже всё для себя решил.

Когда мне приказали снять с себя рубаху, чтобы затем привязать меня к отполированной сотнями тел узников доске, я резко вошёл в боевой режим. В общем-то, убивать кого-либо в моих планах не значилось, а вот нейтрализовать на какое-то время здесь присутствующих не помешало бы. Помимо толстяка и монаха, здесь ещё присутствовали Баварец, лично собиравшийся исполосовать мою спину, и двое его подручных. Вот с главного надзирателя я и начал. Ему хватило одного прямого в челюсть, чтобы беззвучно свалиться кулём на пол — здесь он был из толстых досок. Пока остальные пребывали в состоянии оторопи, я вырубил остальных двух надзирателей. Один оказался резвым, начал ловко отбиваться дубинкой, а когда я её выбил, предварительно врезав носком сапога под коленную чашечку, то этот дурачок, опираясь спиной о стену, вытянул из ножен короткий меч. Пришлось той же дубинкой сломать ему руку.

Трулль и Енох в происходящее не вмешивались, видимо, не могли поверить своим глазам. Хотя священнику и не пристало вроде как вмешиваться в такого рода разборки, он должен словом увещевать.

— А теперь, господин Трулль, — сказал я, поигрывая дубинкой, — сделайте милость, свяжите надзирателей. Верёвок здесь вдосталь, и на вас со святым отцом тоже хватит.

— Что вы собираетесь делать? — дрогнувшим голосом спросил толстяк.

— Всего-навсего спасти свою и моего товарища шкуру. По-хорошему, весь этот гадюшник не мешало бы разнести к чёртовой матери, но это уж как-нибудь в другой раз. Вяжите, вяжите, что вы застыли, будто увидели Пречистую Деву Марию?

— Дьявольское отродье!

Не ожидал я от монашка такой прыти. Коршуном на меня накинулся, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как когда-то Урсула, испортившая нам с Адель вечер страсти. Однако удар увесистой дубинкой в лоб заставил Еноха замереть, будто натолкнувшись на невидимую стену, а следом, закатив глаза, со стоном осесть на пол. Причём сознание он до конца так и не потерял, сидел, обхватив голову руками, видимо, получил небольшое сотрясение мозга.

— Вяжи, сучий потрох! — прикрикнул я на Трулля, и тот, пыхтя, принялся связывать охрану.

Чтобы ускорить процесс, монаха я скрутил сам, а затем и самого Трулля. Потом проверил узлы на запястьях тех, кого связывал толстяк, подтянул… Ну вот, совсем другое дело, готовы, голубчики. Ставень я опустил, открывавшееся внутрь окно закрыл, чтобы после моего исчезновения пленники не смогли бы своими криками привлечь остальных надзирателей. Помимо дубинки вооружился мечом Баварца, у него же снял с пояса ключ от камер — ключ был один и подходил ко всем дверям.