Офицер развернул мотоцикл на сто восемьдесят градусов, снова пустил его на затурканных солдат.
— Чего ему от нас надо? — спросила шепотом у безбровой литовки тощая девчонка.
— Приказал, чтобы мы смотрели, как будет расстрелян дезертир. Ничтожный австриец, предавший фатерланд, — равнодушно перевела литовка.
Тогда за разрозненной цепочкой солдат и увидала Медуница всклокоченного человека в нижней рубахе и солдатских штанах. Сапог на нем не было. Неестественно белые удлиненные ступни дезертира зябко мыкались на холодной глине. Приговоренный все старался отыскать меж длинных коричневых луж, образовавшихся под угрюмой кирпичной стеной фермы, островок посуше и понадежнее. Но непослушные ноги подводили, соскальзывая в липкую жижу. Всклокоченный человек спешил выдернуть ногу из вязкого ила, и, словно посмеиваясь над собственной нерасторопностью, кривился болезненной улыбкой. Казалось, весь мир приговоренного сосредоточился на загустевших лужах…
Пока Елена пыталась разгадать, что происходит с босым дядькой, осатаневшему обер-лейтенанту и ефрейтору удалось построить взвод для исполнения приговора.
Двое рослых солдат подскочили к незадачливому австрийцу, подхватив его под локти, одним рывком подтащили к кирпичной стене, загнав по щиколотку в изогнутую лужу.
Ефрейтор огласил короткий приговор.
Австриец недоумевающе дернул левой бровью и то ли сморщился, то ли улыбнулся, прислушиваясь к собственному нутру.
Защелкали затворы вскинутых карабинов.
Обер-лейтенант, опередив команду ефрейтора, взлетел на свою трибуну-мотоцикл, обуянный новым приступом ненависти, заорал на солдат.
— …и если вы сейчас!.. На глазах этого сброда!.. Не разнесете, по моему сигналу… голову этого австрийского ублюдка!.. На тысячу кусков! — точно стремясь впаять в собственную память каждое слово, монотонно переводила вопли офицера литовка, стоявшая рядом с мамашей-теткой, — Я всех вас!.. Загоню в штрафные роты!.. Если немецкий солдат… не умеет точно стрелять!.. Он уже наполовину враг!.. Фюреру и фатерланду!.. Я не позволю позорить!..
Дальше литовка перевести не успела. Горбоносый офицер, прервав себя на полуслове, выбросил вверх правую руку, срывая связки, завизжал:
— Фойер! Фойер! Фойер!!!
Конвульсивным разнобоем захлопали выстрелы. Австриец по-детски вскрикнул, ткнулся лицом в суглинок.
Солдаты пугливо затоптались на месте. Обер-лейтенант соскочил с мотоцикла, обтер вспотевшие маленькие ладони о ягодицы, клюнув громадным носом в сторону притихшего австрийца, медленно двинулся к нему, громко втягивая в себя воздух, насторожившимися ноздрями.
Как почудилось тогда Елене, обер-лейтенант шел к жертве на удивление долго.
Но все-таки дошел. Наклонился, вглядываясь в неподвижный затылок австрийца. Недоверчиво всматриваясь в убитого, усиленно работал ноздрями, как будто вознамерился постичь запах смерти.
Глянув на сгорбившегося ефрейтора, офицер лаконичным жестом подозвал его к себе, а сам снова склонился над трупом.
Подошел ефрейтор. Горбоносый что-то ему буркнул, показывая на голову убитого. Усердный ефрейтор присел перед дезертиром на корточки, только что лицом в него не уткнулся. Но того, что искал обер-лейтенант, тоже не обнаружил. Поднял на офицера затравленные глаза, промямлил нечто невнятное.
Обер-лейтенант распрямился. Принялся задумчиво водить пальцами левой руки по глянцевому козырьку фуражки. Ефрейтор подавленно ждал, не осмеливаясь распрямиться. Что-то про себя решив, офицер прошептал ефрейтору несколько коротких фраз.
Ефрейтор поспешно вскочил, перевернул убитого на спину, почтительно отступил перед обер-лейтенантом, который вновь склонился над головой дезертира. На рассматривание лица австрийца офицер потратил времени значительно меньше, чем на изучение его затылка.
Проглянувшее через клочья рваных облаков солнце, ослепив обер-лейтенанта, на несколько секунд стерло все рельефные составные его лица. Даже громадный хищный нос. Выделялись лишь темные впадины глаз.
Скользнув невидящим взглядом по ссутулившимся солдатам, что бестолково топтались на месте, горбоносый подманил ефрейтора, не обернувшись к нему, приказал закопать расстрелянного.
Заведя руки за спину, офицер застыл, уперев взгляд в носки собственных сапог.
— Тетка Вера, мне боязно, — зашептала тощая девчонка, прячась за спину мамаши-тетки.
Словно уловив страх девчонки, обер-лейтенант поднял голову, вперившись немигающими птичьими глазами в понурую толпу женщин, медленно двинулся к ним навстречу, постепенно ускоряя ход.
Подойдя вплотную к низкой решетке, обер-лейтенант подозвал к себе фельдфебеля, понуро сидевшего на толстозадой кляче. Фельдфебель, пыхтя, слез с лошади, подкатившись к обер-лейтенанту, выпятил живот, обозначая предельное внимание.
— Вы видели, что никто не попал ему в голову? — спросил офицер.
— Нет, господин, обер-лейтенант! — заверил горбоносого фельдфебель.
— Зато эти видели, — кивнул офицер на женщин. — Видели, что этот ублюдок не получил ни одной дырки в башку, — не повышая голоса, ввинчивал в голову фельдфебеля неоспоримые улики горбоносый. — Видели позор немецких солдат… Вы понимаете, фельдфебель, чем это чревато?
