Первые утра июня начинались с ранних, стремительных дождей. Сумбурные и обильные дожди проносились над Москвой в пятнадцать-двадцать минут. А уже с обеда от жестокого солнца и доканывающих испарений трудно было дышать.
Засыпая, Сергей слышал, как мать талдычила отцу, что «больной ребенок задыхается в каменном мешке» и если они «немедленно не снимут дачу, все кончится катастрофой».
Вспоминая прошлое лето в заброшенном полупустом дачном поселке, где участки заросли крапивой и лопухами, Сергей видел редкие «зеленухи» на единственной яблоне, что не погибла от морозов последних лютых зим. Терпкий, сулящий невообразимое блаженство запах вечерней речушки, на чей топкий берег приносили его на носилках отец с Аленой, если отцу удавалось «рано» приехать с работы. Прислушиваясь, как счастливо отфыркиваются в желтовато-розовом мареве сестра и отец, до краев наполняясь острыми запахами отогревшейся за день воды, бисерной ряски, вычурных темно-лиловых цветков, название коих никто не знал, Сергей с безотчетной радостью погружался в теплоту закатного солнца. Иной раз Сергею удавалось почувствовать струящуюся теплую плоть реки, бережно его омывавшую.
Когда его уносили от притихшей реки, в руках оставались таинственные дары: леденящий цветок водяной лилии, камыш с бархатным темно-коричневым шишаком. Огромный круглый лист в половину туловища Сергея…
То, что он когда-нибудь сможет плавать, не умещалось даже в самых дерзких мечтах.
Лес полонил разнообразием многоликой жизни, пронизанный птичьими откровеньями, в чьи пределы до прошлого лета его никогда не заносили.
Втроем они выбирали полянку поприветливей, ставя носилки Сергея возле крохотного брусничника; высокого стебля с рубиновыми каплями костяники, или крепкой сыроежки, до которых Сергей мог дотянуться. А сами расходились в поисках грибов и ягод. Стоило отцу и Алене скрыться за деревьями, как лес начинал струиться и двигаться, охотно одаривая Сергея маленькими чудесами.
Откуда-то появлялся деловитый красноголовый дятел. Усевшись на ствол сосны, принимался за работу, изредка косясь на неизвестного бездельника.
Вспархивал на боровой колокольчик голубой мотылек, замирая и сливаясь с крупным, взласканным июльским солнцем, цветком.
Забегали на носилки тонконогие пауки. Выяснив что-то особо важное, быстро улепетывали.
Долго кружился, цепляясь за крепких, полных жизни собратьев, оранжевый лист.
Негодующе верещали чем-то раздосадованные сороки.
Куражный ветерок, распушив веера веток осин и кленов, поражал перепадами и подсветами в кущах переливчатых, резных деревьев.
Именно на тех лесных полянках открылась Сергею бесконечность зеленого цвета, вмещавшего в себя голубизну молодых сосновых лап, устойчивый малахит крутых елочек, легкую фисташковость листиков-лепестков плакучих берез с золотистым отливом, неустойчивое серебро ив, глухость боярышника, умеренную блеклость можжевельника, холодный перелив в пригашенную сталь резных листьев рябины, буйную яркость лесных вьюнов. Все-все вбирал в себя этот удивительный зеленый…
Вспоминался и блаженный холодок счастья, когда на пустовавшем соседнем участке (куда тайком от матери частенько перетаскивала его Алена и ее стеснительная подружка) Сергею удавалось высмотреть несколько сильных ягод на осажденном лебедой кусте крыжовника.
Розовую и бледно-сиреневую картошку, что собрали с трех грядок, Сергею тоже никогда не забыть. Полмешка — баснословное богатство. С двумя оттертыми от песчинок самыми крупными картофелинами он не расставался до возвращения в Москву.
А если прибавить ко всем воспоминаниям о жизни на даче еще и трехчасовую «бешеную» езду в кузове забитой тюками и вещами трехтонки, подпрыгивание на ухабах, крушение одеял и подушек, то не удивительно, что переезд на дачу начинал манить Сергея уже в феврале. Особенно теперь, когда он встал на костыли. Жажда поскорее переворачивать, гнать часы не покидала Сергея до середины апреля.
Но в дни посвящения все изменилось, перевернулось. Теперь Сергей жаждал, чтобы время пошло вспять.
* * *
В углу заброшенного лесопарка над загустевшим от избытка водорослей прудом, где Медуница показывала им, какие ветки плакучих ив срезать для плетения корзин и корзиночек, на редкость молчаливый в тот день Иг невпопад спросил девчонку:
— Можешь сказать, почему ты выбрала калину?
Мельком взглянув поверх головы Ига, Елена ответила:
— Отзывчивая она…
— Отзывчивая? — нахмурившись, переспросил Иг. — Не видел я этого дерева никогда. Может, и видел, да не знал, что это калина.
— В лесах, где тетка Стеша живет, калину нечасто встретишь, — припомнил Ник, — и она там невысокая. Не дерево, а скорее куст большой. С кустами у меня не очень. Но калина, по всему видно, дерево доброе.
— Разве злые деревья бывают? — спросил Шашапал.
— Угрюмые бывают. Замкнутые. И недобрые есть, — убежденно сообщил Ник. — Холодные встречаются. Да и тех, что сами в себе, немало. Некоторые даже не хотят, чтобы ты к ним подходил. Если старые, с трещиной в сердцевине…
