Фельдфебель отфыркивался и молчал.
— Не понимаете, — подождав немного, подытожил горбоносый. — Скажите, фельдфебель, — скашивая глаза на ноги и забрызганные грязью подолы женщин, — что вам полагается делать в том случае, если весь этот сброд попытается разбежаться?
— Стрелять, господин обер-лейтенант! — рявкнул вспотевший от напряжения фельдфебель. — Но они никогда не осмелятся…
— Так вот считайте, что они побежали, — грустно покачивая головой, подсказал офицер.
— Но, господин обер-лейтенант…
— Никаких но, — отвернувшись от фельдфебеля, прервал его офицер. И доканывая последние колебания фельдфебеля, твердо заключил: — Акт о расстреле при попытке к бегству я подпишу лично. Исполняйте.
Их растянули вдоль всей темной стены фермы. Пытавшихся кричать, горбоносый приказал бить по лицу. Сам хлестал наотмашь. Спокойно и четко.
«Успокоив» пленниц, обер-лейтенант педантично, но быстро сам расставил притихших солдат, величаво взошел на мотоцикл, выкаченный на бугорок, в прогал меж жертвами и палачами.
— Солдаты! — начал обер-лейтенант…
И пористый нос его в мелких капельках пота (такой громадный, что захватил большую часть лба), неотвратимо, приблизившись, заслонил перед Еленой весь мир.
Нос корчился и раскачивался, нацеливаясь, превращаясь в жадный, прожорливый клюв…
Теперь перед Еленой был только нос-клюв и голос безбровой литовки, шедший откуда-то снизу.
— …солдаты, соберите все свое мужество и волю!.. Я даже разрешу вам не закапывать убитую сволочь!.. Пусть их сожрут и загадят мухи!.. Вы слышали, как смеялись они, когда ни один из вас не попал в голову дезертира? Слышали? Как они хохотали над бессилием германского оружия! Я и ваш боевой друг — фельдфебель Гец даем вам последний шанс, солдаты!..
Именно на этом выкрике обер-лейтенанта сильные руки мамаши-тетки отодвинули, увели Елену от носа-клюва. Сначала поставили на землю, а затем принялись медленно переводить, прятать девчонку за подол тяжелой юбки, за могучие тумбы-ноги.
Пористый нос отодвинулся, утратил исходившую от него угрозу. Где-то далеко, над головой Елены, неслышно исчезали, стаивали слова безбровой литовки.
Вперехлест той визгливой речи в сознание девчонки проник властный шепот мамаши-тетки:
— Гляди!.. Как солдаты ружья вскинут, враз за ноги мои ложись, да плотней к земле приникай. Упаду на тебя — терпи. Хоронись, как мертвая. Уйдут когда, выползать не спеши. А как стемнеет, выбирайся. Подале отсюда уходи… К жилью, где детишки…
Шепот осекся.
Рванувшись вверх, словно пытаясь взлететь, завис в воздухе, рухнул подкошенный внезапным приступом офицер. Забился, захрипел, захлебываясь в клочьях желтой пены.
Дальше все неслось рваным галопом.
…разбегающиеся сапоги солдат…
…судорога крестного знамения поджарой девчонки…
…кислый вкус обильного пота мамаши-тетки, на бегу вдавившей лицо Елены себе под мышку…
…брызги глинистых луж, секущие глаза и щеки…
…расплющенное страхом лицо фельдфебеля, что оборачивался и оборачивался, подгоняя колонну…
…дрожь синих, вздувшихся узлов на ногах бабы из Верхних Пригорков…
Спад наступил в лесу. Припав к земле, выли женщины. Одни — глухо, стыдясь, пряча лицо в траву. Другие надрывно, в голос, заходясь и кусая руки.
Фельдфебель разделся донага, упал в лесной ручей, лицом вниз. Мелко вздрагивала рыхлая спина-подушка, усеянная блекло-оранжевыми кляксами. Тонкошеий обозник, присев над фельдфебелем, тер трусливую спину куском голубого мыла.
Солдат с рассеянным взглядом сидел, ухватившись руками за ствол молоденькой осины.
Мамаша-тетка, делая вид, что торопится справить нужду, волоком затащила Елену в кусты тальника. Обернувшись на хмурый наворот туч, зашептала жарко, кивая на подлесок за ручьем:
— Ползи, ползи туда, за кустики. Ручей на карачках перейдешь. Мелкий он… Затаись в сосенках и жди. Я скоро следом. Ну!.. Чего таращишься? Пошла!..
Подтолкнув Елену, шагнула назад, шумно поправляя юбку.
Колкий ивняк за ручьем корябал лицо и руки. Перед глазами острые ветки, переплетение корневищ. Усталость дурманила, прибивала к земле. Елена улеглась на прохладную траву. Провалилась в трясину сна…
* * *
Утром следующего дня, когда Сергей пришел к Медунице, Шашапал показал ему записку. Первую оставленную в их тайнике со дня образования Союза Необычайников. Шаткий почерк Ника предупреждал: «Уехали с отцом на два дня. Сами вас найдем. Иг и Ник».
Вот так пилюля! Ведь только вчера, расставаясь на обратном пути из парка, они договорились произвести первый эксперимент с перевоплощением «в старушку».
В промежутке между двумя и четырьмя часами ребятня обычно спешила во двор после обеда, утаив что-нибудь из съестного для обмена и подкормки товарищей. Во дворе наивных уже поджидали стервятники из команды Харча и Щавы. В ход шли угрозы и лесть, всякого рода ловушки-приговорки, цыганские пари и откровенная экспроприация. Вымогатели «работали» кланом, парами и в одиночку. В связи с наступлением жары добыча стервятников заметно возросла. Поэтому вероятность пребывания во дворе кого-либо из врагов пятерки была практически стопроцентной.
По замыслу ребят, первая пробная «старушка» должна была совершить вояж по двору именно в это время.
