Крест. Иван II Красный. Том 2 - [111]

На том и разошлись без ярости.

   — Такова их судьба, — сказал Джанибек о христианах. — Оставим им их заблуждения.

   — Как-то вяло сражались, — заметил Акинф, сам взмокший от труда толмаческого.

   — А ты ждал, я пламенеть начну? Чай, на мне сан! — ответил ему владыка обычной своей улыбкой.

4

Ещё будучи наместником, Алексий понял, как трудно стало найти время для уединения и молитвенной погружённости. Заботы мирские требовали внимания. А духовному лицу в таких заботах необходима особая осмотрительность. Он понял, что главное — равновесность сил, ищущих своё. И силы эти надо направлять исподволь, не разжигая, но по возможности примиряя наставлением отеческим. Он давно забыл, что такое отдых. Чтение, перевод Евангелия с греческого стал он почитать отдыхом, а не трудом. Бессонница одолевала, а ночное молитвенное бдение, к какому он привык с юности, утомляло. Слёзный дар его не иссяк, но иногда он спрашивал себя: то слёзы умиления или усталости? Томила духота степной ночи, стрекотание козявок в траве, лишал покоя всё заливающий вокруг свет багровой сквозь тучи луны. Тихие голоса Акинфа и епископа сарайского Афанасия доносились через окно. Отцы святые сидели на скамье под шелковицей, в тени еле угадывались их склонённые друг к другу головы. Беседа шла неспешная, но тревожная.

   — Речённое древле: лев и агнец вкупе почиют! — сказал он им в окно.

   — Мы разбудили тебя, святитель? — встрепенулись они.

   — Се к вам гряду. Может, там у вас воздух свежее, — ответствовал Алексий, выходя во двор.

   — Жары здесь преизрядные, адские жары, — сокрушённо произнёс епископ Афанасий. Он стеснялся и побивался митрополита. — На Русь хоть бы глазком взглянуть! — И умолк, испугавшись собственной дерзости: вдруг святейший осерчает, за намёк примет, что Афанасий просится в другую епархию?

Алексий, однако, не внял, хотя знал, что служить в Сарай едут неохотно. «Значит, придётся терпеть, — решил про себя Афанасий, — а на Русь во снах буду глядеть». «Надо его менять, — решил про себя митрополит, — затосковал, видно, совсем владыка здешний, стареет, другого сюда поставлю, как только в Москву вернусь».

   — Осень... — тихо проговорил Акинф. — У нас, поди, уж лист валится?

   — Валится не валится, а покраснел и пожелтел также, — поддержал его епископ. — А здесь зато виноград, поспел бел и чёрен.

   — Озимицу сеют... — в мечтании не слушал Акинф.

   — Аль и тебе домой охота? — пошутил митрополит.

   — А то...

   — Как прю закончили, так тебе и скучно сделалось.

   — Святитель, Вельяминовы тут. Я не хотел тебе допрежь говорить, чтоб не отвлекать тебя.

   — А я знаю. Владыка Афанасий упредил.

   — На тверском подворье, слышь, стали.

   — Пошто на тверском-то?

   — Тут, мол, место такое, обиталище страдальцев и Москвою уязвлённых.

   — Вон ведь как выводят! — с досадой вырвалось у Афанасия. — Страдальцы они соделались!

   — Зачем же прибыли? — Митрополит тоже сел на скамью. Собеседники его тотчас же почтительно отодвинулись.

   — Д клеветы наводят! — Акинф как-то всегда всё знал, куда бы ни приехал. Видно, была тому причиною любознательность и природная живость в обращении. — Василий Протасьевич в каморе сидит, а Василий Васильевич шнырит по городу, знакомцев старых выискивает, к Джанибеку хочет пробиться.

   — К самому хану? — испуганно переспросил Афанасий. — Ни в жизнь не допустят к нему какого-то боярина. Тут князья годами ждут. Не-ет, ничего не выйдет!..

   — У кого, может, и не выйдет, а Василий Васильевич пронырьством известен и с шилом, и с мылом куда хошь влезет. Они ведь, помню, ещё с Семёном Ивановичем в молодости тут пировали премного. Джанибек, тогда царевич был, дружан первый. Может, и вспомнит Василий Васильевича. Над румянцами его все, бывало, подшучивали. Вот пьянцы прежние и выведут его на хана. Хоть и пьянцы, а знать.

— Чего же хотят бывшие тысяцкие? — сказал Алексий, уже зная, что навалилась новая забота. _;

   — Управы! Вот чего! На Ивана Ивановича нашего управы ищут.

   — А татары не любят его почему-то, — прибавил владыка Афанасий. — Семёна Ивановича Гордым прозвали, а он сколько разов нырял в Сарай-то? В дело, не в дело, глядь, опять катит! А нынешний князь и глаз не кажет, и на подарочки тугонек.

А чего ему? — подхватил Акинф. — То за отцовой спиной обретался, то за братом жил не тужил, а теперь святейший...

   — Умолкни-ка! — осадил его митрополит, не слишком, впрочем, строго. — А ты, владыка, пошли слугу верхового за Вельяминовыми. Всё равно сна нету.

   — Ночь ведь, святитель? — робко возразил Афанасий.

   — А я разве говорю, что день? Успеют, чай, отоспаться.

Невдолге тупой стук лошадиных копыт обозначил прибытие опальных тысяцких. Не долго собирались, будто ждали, что Алексий за ними пришлёт. Невмале не удивились, что призваны в столь поздний час: Большая Медведица уж набок завалилась, — сочли, что спешка вызвана большим расстройством и участием митрополита в их судьбе. Не забыл, видно, святейший, родовую дружбу: как только донесли ему, сей же час гонца за ними гонит!

Вошли в покой заспанные, замигали на яркие свечи, припали под благословение деловито. Тайное озлобление от них исходило, так злобою и пахло.