— Представляешь, — толковал он мне, городскому и неразумному, — пара сапог — это целый мешок муки, а мамка сразу обе пары отдала, чего уж теперь, и мы живем! Какое богатство!
Честно говоря, всяческие богатства представлялись нам тогда совершенно особенным образом. В третьем классе я с упоением прочитал «Маугли» Киплинга, а в следующем, четвертом, проглотил «Остров сокровищ» Стивенсона, и хотя в книжках этих все крутилось возле несметных богатств, завладеть которыми читателям должно хотеться не менее чем книжным героям, описание невероятных драгоценностей проскочило мимо моей души.
Клады выглядели как бы бутафорским, выдуманным, совершенно непригодным для потребностей нашей жизни металлоломом. Ни золотые монеты, ни ожерелья из невиданных каменьев — ничто это не могло пригодиться в нашей жизни.
Зато, к примеру, когда ты заходил в магазин с мамой, чтобы отовариться по карточкам американским яичным порошком, и видел целый короб с бумажными пузатыми пакетами, глаза загорались от восторга: вот это — да, вот истинно несметное сокровище! Или ящик со свиной тушенкой, когда каждая баночка зачем-то вымазана солидолом, и продавщица отирает рваной бумагой золотистые манящие бока — как слитки драгоценного металла.
Впрочем, если яичный порошок еще как-то забредал на наш стол, тушенку по особым талонам выдавали только военным или каким-то официального вида женщинам, тоже выполнявшим неясную военную роль, а нам, детям, забредающим в закрытый распределитель с открытыми дверями, приходилось пировать лишь мысленно, в сладком грядущем будущем — ведь настанет же хоть когда-нибудь и на нашей улице праздник!
И все же были у каждого свои утешения. У Вовки — воспоминания о двух нарах сапог уже проеденных и двух парах хранимых — тьфу, тьфу, тьфу! — суеверно и трепетно для воевавшего брата Степы.
Вот на фоне всех этих чувствований Анна Николаевна, вдруг отбросив ручку, которую макала в чернильницу с красными чернилами, принималась, например, на уроке ответственного русскою языка допрашивать, кто что ел вчера вечером и сегодня утром.
В домашнем меню нашего класса чаще всего повторялась завариха, потом шла картошка, жаренная на рыбьем жире, — до сих пор не пойму, откуда в войну было столько рыбьего жира? — вареная и просто в мундире, супчики все из той же родной картошки.
Иногда кто-нибудь называл оладышки из картофельных очисток, мучную затируху, а кое-кому выпадала печальная удача отведать отрубей.
Однажды я дежурил по классу, стирал с доски влажной тряпкой задачки, написанные на уроке, потом повернулся, чтобы выйти на переменку. Возле Анны Николаевны стояли трое наших пацанов — все тот же Вовка Крошкин, Мешков и еще один мальчишка — Левка Шантальский, хлипкий и тонкий, как стебелек. Учительница раздавала им цветные бумажки и велела каждому:
— Отдай маме! Маме отдай! Не потеряй!
Это были деньги. Её зарплата.
* * *
Какую зарплату получала Анна Николаевна, или Фаина Васильевна, или даже моя мама во время войны, я решительно не знаю. Деньги тогда не имели значения. То есть иметь-то имели где-нибудь. Но на том же рынке тогда не столько продавали за деньги, сколько меняли — платье на хлеб и хлеб на ботинки. Так что всю жизнь двигали карточки.
Если потеряешь деньги, еще можно перевернуться, у кого-нибудь занять или, если есть что, то продать. Но потеряешь карточки — все, полная хана! Ведь по карточкам выдавали самое главное в жизни — хлеб, и кто же даст взаймы хлеб, которого самому не хватает?
И все же за деньги можно было купить на рынке шанежку. И молоко продавалось. Да и хлеб, конечно. В общем, согласимся вот с чем: карточки были главнее денег, причем намного главнее, но деньги тоже, на худой конец, выручали. И все говорили только про карточки! Карточки, карточки — на то и на сё карточки, бумажки такие разлинованные на талончики, каждый из которых означает день календаря.
Карточки выдавали по месяцам и на разные продукты отдельно, а главными, повторю, были карточки хлебные.
Так что деньги Анны Николаевны, ее зарплата, существовали вне наших знаний, и она никогда не обсуждала с нами эту деликатную часть ее личного существования.
Но это только так казалось.
Учительница наша с замечательным упорством тратила десять минут каждого утра на раздачу витаминок, а потом мы учились. Не сразу, довольно даже нескоро для своего возраста, с большим, можно сказать, запозданием я начал соображать, что коробочки витаминок, где сто шариков, — ведь у меня дома была своя личная коробочка! — должно хватать на три с небольшим утра. Всего-то! Недурственное владение арифметикой — не зря же старалась Анна Николаевна — заставило меня рассчитать, что, если даже в месяце тридцать дней и пять выходных, на месяц нашей классной требовалось восемь коробок по пятьдесят рубликов. Всего — четыреста пятьдесят, ничего себе! Ведь ей же еще и самой жить надо. А сколько же за орден-то платят? А какая зарплата у классной руководительницы третьего класса начальной школы?
Может, с этого и начинается настоящее постижение людей? Когда узнаешь, кто что ест, сколько получает, какие у кого и перед кем обязанности и долги?
