Крепость во тьме - [220]

Она была не столь уж плоха, как многие жены, но ей не хватало понимания. И она была чересчур своенравной. После окончания войн Эль-Мюрида работы для лучников стало мало. Помогали знакомства, а у меня их не было. И я не умел больше ничего, кроме как работать на земле. Мне же этого хватило на всю жизнь еще в детстве. Она постоянно мучила меня разговорами о деньгах. В годы войны я хорошо зарабатывал, и она привыкла красиво одеваться. И я взялся за одну работу для герцога Грейфеллса. Погибло несколько человек, и она почувствовала, что их кровь – на моих руках. Естественно, разговоров стало еще больше – мол, чтобы ты ни делал, все не так, и все такое прочее. Дошло до того, что я стал проводить больше времени в «Красном олене», чем в комнате, которую мы снимали.

С помощью алкоголя я пытался убежать скорее от самого себя, чем от жены. Ведь, несмотря на то что ее замечания раздражали сверх всякой меры, она была права. Но человек не в состоянии избавиться от боли, которую несет в душе. Все, что он может, – лишь заглушить ее. В моем случае отношения с женой становились только хуже.

Наконец, однажды вечером, вернувшись домой рано – или поздно, учитывая, что я гулял три дня, – я узнал, каким образом она поддерживала наш привычный уровень жизни. И – откуда у нее серебро, которое мне приходилось воровать, чтобы найти утешение в алкоголе.

Это был двойной удар – и в сердце, и в спину. Если твоя жена встречается с кем-то другим – хорошего мало, но это еще можно выдержать и приучиться с этим жить. Но когда оказывается, что все было напоказ, а ты живешь за счет любовника…

Клянусь священными камнями, несмотря на все наши проблемы, я никогда прежде не поднимал руку на эту женщину, даже когда напивался до полусмерти. Ни разу, даже когда она напрашивалась сама.

Погибли несколько мужчин и одна женщина, а я пустился в бега, охваченный горем, сам не понимая, что на меня нашло, почему и в чем вообще дело. Вскоре после этого Колгрейв подобрал меня с захваченного корабля и взял матросом вместо смытого за борт.

На «Драконе-мстителе» таилось шестьдесят восемь столь же позорных, или даже еще хуже, историй. Мало кто об этом рассказывал. История Старика, если таковая имелась, принадлежала ему одному. Все, что было нам известно, – рассказ про пожар.

Умник, однако, считал, что догадался, в чем дело. И заявлял, будто знает, как сбежать с «Дракона» туда, куда ему хотелось. Когда он говорил подобное, многие хмурились и задавали тревожные вопросы.

Но о подробностях он никогда не распространялся.

VII

Матросы уже теряли терпение, когда мы снова заметили тролледингца. Уже много часов мы двигались на запад, то ли в самое сердце океана, то ли к каменистому побережью Южного Фрейланда. Знакомые воды остались далеко позади. Хотя никто из нас уже долго не был на берегу, мы предпочитали, чтобы он оставался поблизости, на всякий случай. Мы редко бывали в открытом море, и потеря ориентиров казалась кошмаром.

Колгрейв стоял на корме словно статуя, глядя перед собой, словно мог что-то разглядеть сквозь брызги, волны и дождь. Доклады о пробоинах в обшивке, сломанных шпангоутах и воде, поступавшей внутрь столь быстро, что матросы не успевали ее откачивать, нисколько его не беспокоили. Он был непоколебим. Да, это было идеально подходящее слово. Непоколебим.

– Вижу его! – крикнул Худой Тор.

«Интересно как?» – подумал я. Я едва мог разглядеть его самого. Но для меня его слова прозвучали сигналом к действию. Забрав оружие, я направился на полубак.

Отсюда я действительно мог его видеть – призрак, то появлявшийся, то исчезавший в невероятной дали.

Проблема заключалась в размере волн. Корабль устремлялся вниз, словно ныряющая чайка, исчезая во впадине, затем взмывал на очередной волне, будто бредущий в гору старик. Парус его разорвало в клочья. Команда не в состоянии была опустить мачту. Сейчас они сгорбились над веслами, пытаясь держать корабль носом к волне. Ничто не могло защитить их от стихии. Это были отважные, крепкие люди. Что они станут делать, если их поглотит океан?

От Святоши для меня никогда не было особой пользы. Но когда он забрался ко мне на полубак, вид у него был столь озадаченный и жалкий, что я не мог не обратить на него внимания.

– Что случилось?

– Вельбот и Умник. Они пропали.

– Пропали? Что значит – пропали?

Вельбот. Мой лучший друг. Он не мог меня бросить.

Куда, дьявол его побери, он мог деться? Борта «Дракона» были границей нашего мира.

– Прыгнули за борт, надо полагать. Никто их не видел с тех пор, как они выловили Малыша. – Он помолчал, глядя на волны с видом, обычно предшествовавшим очередной проповеди. Можно сказать, с благоговейным трепетом. – Старик хотел с ними поговорить, выяснить, почему фрейландская каравелла не сгорела. Однорукий Недо говорит, будто они вылили большую часть масла в море, а не на палубу.

– Вельбот?

Умник – может быть. Он был странным и непредсказуемым, но не самым большим женоненавистником на «Драконе-мстителе». Для Вельбота же крики истязаемой женщины звучали словно музыка арфы.

– Да.

– Странно. Очень странно.

Человек, выловивший Малыша из океана у Дунно-Скуттари, тоже через несколько часов отправился за борт. Приносил ли Малыш несчастье? Вряд ли. Потеря кого-то – случай необычный, но не беспрецедентный. Собственно, Старик оставил Малыша на корабле по большей части потому, что за неделю до этого мы потеряли еще одного человека.