Крепость Магнитная - [37]

И как обрадовался, узнав, что семейное счастье у молодых с первых же дней пошло наперекос. Вскоре Вадим бежал, оставив затяжелевшую Галку. Не любил, подлюга! Зря, выходит, голову морочил… И Колька решил: пришло его время. Слух пустил — отцом Аленки назвался. Но тут будто гром с чистого неба — этот матрос!.. И что его привело сюда! Мог же после службы в любой другой город поехать, мало городов, что ли? Вообще матрос какой-то чудной, и сам не женится, и ему, Кольке, не дает. Точь-в-точь, как в комедии, которую в клубе разыгрывали и которая называется «Собака на сене». Истинно так!

Мысли о Галине постоянно терзали Кольку. Он готов был явиться к ней и со всей серьезностью сказать о своем отнюдь не праздном намерении. У него теперь есть все возможности привести молодую жену в свои хоромы. Правда, живет он в комнате не один, вместе с напарником Венькой, но сейчас напарник в отпуску и для женитьбы — самый момент. Вернется Венька, глянет, а на его койке женщина с ребенком: слова не скажет, соберет манатки — и в общий барак. Хлопец он свой. Хуже, если Галина переезжать не захочет. Как тогда? А никак, он сам переедет к ней. Трудно, что ли? Сундучок в руки — и через дорогу. Вполне нормально!

Строя в уме всевозможные планы, Колька, как и подобает жениху, важно переступил порог барака и постучал в дверь Гали. Открыла Настя, держа Аленку на руках. Колька прошел к столу, где сидели трое Настиных детей — девочка и два мальчика, дал по конфетке. Аленке — протянул шоколадку:

— Иди ко мне. Ну?..

— Свово папку забула, — залепетала Настя. — Иди, не бойся.

— Мой папка уехал… Вот! — ответила Аленка. — Однако потянулась за шоколадкой. — Дай скушаю!

— Кушай, кушай! — растаял Колька. — Ты ведь моя?

— Я мамина.

— И мамина, и моя, — поправил он, принимая Аленку от Насти.

Галя вот-вот должна была вернуться с работы, и Кольке очень хотелось предстать перед нею с Аленкой на руках. Полагал: это растрогает мать, сделает ее мягче, сговорчивее.

Как и задумывал, Галина вскоре появилась. Сняв косынку, потянулась к дочери, но не тут-то было! Обхватив Кольку за шею, Аленка жалась к нему, как бы прячась от матери. Мать зашла с одной, с другой стороны: где ты, дочка? А дочке того и надо — выглянет из-за плеча и опять спрячется. Во рту — шоколадка. Плечо белой Колькиной рубахи — в рыжих пятнах.

— Что ж ты наделала! Не отстирается.

Колька будто не слышал. Все его внимание — к девочке.

Галина стала возиться у плиты. А Настя смотрит на Кольку — глаз оторвать не может. Больно хорошо с дитем нянчится. А как одет — весь в белом, будто иностранец. Выпивать, наверное, бросил. Да и то сказать: покуражился — хватит. Мужики, они смолоду все такие. Насте очень хочется устроить судьбу Гали, помочь ей найти свое счастье, и она идет на все.

В двери показался Федот Лукич, и дети сразу облепили его со всех сторон, ища в карманах гостинцы. Младший полез отцу на руки. Настя отложила вязанье:

— Пошли вечерять. До побачення.

— Обождите, я же готовлю… Федот Лукич!.. — забеспокоилась Галя.

— Ни-ни, — замотала головой Настя и, уходя последней, подмигнула Кольке, дескать, поговори с глазу на глаз. Не теряйся!

Ему приятно. Как и полагал, клюнула на подарки Настя. Давно хотел поговорить с Галиной без свидетелей, да как-то все не выходило.

Галя поставила на стол сковородку с жареной картошкой. Подала селедку, лук, краюху хлеба. Заварила чай вишенником.

— Минутку, — поднялся Колька, придерживая одной рукой Аленку, другой — принялся доставать из кармана плаща бутылку. — Покрепче твоей вишни! С той недели берег.

Галина покосилась на бутылку:

— Ни в коем случае!

— Это же красное. Сироп.

— Никаких выпивок. Даже запаха не потерплю. И вообще запомни, придешь с душком, разговаривать не стану… Постой, да ты никак уже причастился? Ну да! По глазам вижу, — и поспешно отобрала у него дочку.

— Не пил я. Говорю, не пил! — бил себя в грудь Колька. — Раньше употреблял, а теперь все. Точка! А бутылку эту — для тебя… для нас то есть. Такой случай, сама понимаешь, положено…

— Положено, не положено! Какой такой случай? Свататься, что ли, пришел?

— Зря волнуешься. Нам же есть о чем поговорить. Хотел, как лучше, по-человечески… Сколько лет готовился — и вот… Зарплата у меня, сама знаешь, на пятерых хватит. Бригадир-стахановец, всякие премии. Можешь не сомневаться, вы с Аленкой дома, я — на стройке. И тебе на ЦЭС не бегать. Зачем?.. У женщины, которая мать, домашних дел невпроворот. Скажешь, не правда? Я все понимаю, потому как в семье рос. А чтоб полное счастье, завтра и распишемся… Если, скажем, фамилия не нравится — сменить можно. Закон есть. Придешь в загс расписываться — выбирай любую: хочешь — свою, хочешь — мужнину. Мой дед Феофил Богобоязный в церкви сторожем был, и эта фамилия очень даже ему соответствовала. А на кой она мне — ни в бога, ни в черта не верю! Будь хорошая фамилия, на всю страну, как Стаханов, гремел бы! Я ведь всякие трудовые начинания делаю. Многие не решаются: а вдруг не выйдет? Одним словом, боятся, кишка топка. А я все могу: задумаю — сделаю! Спроси, кто лучший каменщик на стройке — все на меня покажут. Чья бригада установила новый рекорд — опять же моя. Я, если хочешь знать, первый специалист на кладке… Подавай мне премию, звание победителя присваивай, в газете про меня пиши! А на деле что получается — да ничего. Посмотрит начальство на мои показатели — прекрасно, а ходу не дает. Куда ему — это, значит, мне — с таким прозвищем! Как, говорит, можно держать равнение на бригадира, у которого фамилия — Богобоязный! Тем более, молодежь воспитывать. Это же одно и то же, что господом-богом стращать! Вот если бы, говорят, фамилия у него Мелентьев или, к примеру, Соловьев — совсем иное дело! Кто ж этого не понимает. Мелентьевское или, скажем, соловьевское движение — это же здорово! Представь себе, разворачивают люди газету утром, а там на всю страницу крупным шрифтом: «Впереди бригада Соловьева!» А то еще: «Поддержим и приумножим соловьевское движение!»