Крепость Луны - [14]

— Не понимаю, — покрутил головой я.

— А есть ли кто, способный понять? Едва ли… Я столкнулся с тем, чего не мог вместить… Глубины тёмной магии открылись передо мной и я… — отец как бы задохнулся. Моя рука крепко сжала его руку, — я оказался слабее, чем думал, и так ожог душу. Для меня отныне нет спасения, смирись, мой сын. Я, ничтожный человечишка, ступил на путь, где плата оказалась больше, чем я мог дать…

Он замолчал, а я, стараясь не замечать своего колотящегося сердца, задал ещё один, пожалуй, самый важный вопрос:

— Папа, каким последним делом ты занимался?

Отец неуклюже усмехнулся.

— Гляжу, сыскная практика научила тебя задавать вопросы… Дело, которым я занимался, как ты понимаешь, до конца невозможно довести. Смерть скоро поставит точку. Сначала я хотел взять с тебя слово никогда не продолжать моего дела, но сейчас думаю: пусть судьба, если ей угодно, уведёт тебя в сторону, либо вернёт на моё место, и тогда ты продолжишь начатое мной. Отцовское чутьё подсказывает, что тебе предначертаны великие свершения, а ведь есть на свете вещи, для которых надо быть рождённым. Не больше и не меньше. Если не дано свыше, ни за что не выполнишь, как бы ни был самонадеян.

Я спрятал документы, но, признаюсь, не только потому что они могут тебе пригодиться. У меня не хватило духу их сжечь, хотя это и было бы вернее. Я прошу тебя сразу после моей смерти. Послушай сердце, пусть оно тебе подскажет: надо ли продолжать начатое мною. Ты… о чем-то ещё хочешь спросить?

Меня терзали сомнения, но я всё-таки решился:

— Что ты знаешь о Шуте?

Едва прозвучал последний слог, в глазах отца уже читался ужас. Отец весь подтянулся, руки ухватились за простыни.

— Это имя… имя… где ты его слышал?

Реакция отца испугала меня, ибо значила, что между моей встречей с Шутом и тяжелым положением отца есть связь.

— Кто-то упомянул об этом прозвище, — солгал я без запинки. — Уж забыл и кто.

Но спокойствие не вернулось к отцу. Он долго молчал. Грудь его судорожно вздымалась.

— Он как-то связан с твоим последним делом? — довершил я вопрос.

— Я не должен отвечать. Скажу лишь, что Шут — злодей, ужасный человекоубийца и один из самых мерзких преступников, каких когда-либо носила земля. Те, кто попался ему, не выживают. Тех, кого он пригласит на Бал, ждёт страшная участь.

«Вот, значит, что…»

— Об одном сожалею: что вынужден умирать с этим именем на губах. Но ничего… ничего… я люблю вас, — вдруг заговорил отец почти яростно. Я понял, что его охватило предчувствие близкого конца. — Я люблю тебя, Лида, и тебя, Николай. Варенька… — Отец тихонько прикрыл глаза и одними губами прошептал: — без вас мне будет трудно.

Его тело дёрнулось. Лида закричала в исступлении. Он сделал глубокий вдох и затих, успокоившись навсегда.

Я смотрел во все глаза, просто смотрел, не шевелясь, словно я тоже умер. Кажется, в те десять минут я даже не понял, что отец умер. До меня лишь потом дошёл смысл его абсолютного спокойствия.

Мать и сестра бросились к кровати. Их лица были искажены ужасом. Они плакали навзрыд, я спрятал лицо в ладонях.

Дальнейшее плохо помню. Совсем не отпечаталась в памяти та страшная ночь и серое утро уже без отца. Слуги готовили усадьбу к похоронам, а у нас всё из рук валилось. В воспаленном мозгу носились какие-то странные, витиеватые мысли о смерти, о жизни, о суете, которой полна эта жизнь, о том, как один миг ставит крест на всех твоих печалях и заботах, радостях и бедах.

На дворе холодало, земля бралась коркой, а небо заволокли пепельного цвета тучи. Я замёрз, рассылая родственникам, знакомым, друзьям отца письма о его преждевременной кончине.

В каждой старой усадьбе имелась почтовая комната, непременными атрибутами которой была пара диванов, удобной высоты стол и вместительная узорчатая чаша, размером с ведро. В чаше день и ночь тлел холодный огонь, предназначенный для пересылки телеграмм и срочных писем. Кроме того, была гербовая печать, после удара которой весь написанный текст исчезал и появлялся на листе адресата.

«С прискорбием сообщаем, что преждевременно скончался наш любимый отец и муж, Иван Никифорович Переяславский, выдающийся сыщик и достойный сын своего Отечества. Приглашаем вас на прощальный обед, который состоится послезавтра, 28 ноября. С уважением семья Переяславских».

Я отсчитал стопку из шестидесяти листов и на верхнем написал эти слова. Все листы оказались заполнены. Сверху на каждом листе я вывел фамилии, имена и адреса, после чего опустил стопку в чашу. Та, задрожав, пыхнула пламенем, который без остатка пожрал гербовые листы.

Две срочные телеграммы я отправил, бросив вместе с ними пару серебряных монет — за доставку почтальоном.

— Коля, — произнесла матушка после долгого молчания, — прости, что задаю тебе вопрос в такой час, но… ты оставишь службу или продолжишь? Или ты не думал об этом?

— Я не думал, мам, — признался я, потрясённый, что и впрямь не догадался подумать о том, что теперь сестра и мать остаются одни в усадьбе.

— Как бы ни было мне тяжело, я за то, чтобы ты продолжал карьеру сыщика. В нашей глуши ты увянешь, тебе нужен простор. У тебя много дарований. Впрочем, у матери её ребёнок всегда самый талантливый… — грустная улыбка коснулась белых материнских губ.