Крепость Бреслау - [68]

— Но, конечно, вы сохранили свою знаменитую память и свою знаменитую осторожность, — сказал капитан. — Вы спрашивали, чем можете служить сегодня. Тем же, чем и всегда, мой дорогой доктор! Своей памятью, своей тактичностью и своим архивом.

— Я слушаю вас, господин… господин… — Реве постучал ногтями о край своего стола, чтобы скрыть смущение, вызванное незнакомством со звания своего собеседника.

— Было в звании капитана, — сказал Мок и закинул ногу на ногу, сияя начищенным ботинком.

— Тогда чем я могу господину капитану помочь?

— Это официальное задание, доктор Реве, — сказал твердо Мок. — Хотя я сам же не выгляжу без мундира слишком официально. А впрочем, зачем я это говорю. — Тон его голоса смягчился. — Вы все мои просьбы выполняли с одинаковой тактичностью, независимо от того, какие они были. Кроме того, вашей отличительной чертой всегда была точность и аккуратность.

— Слушаю господина капитана, — повторил Реве бесстрастным голосом, как будто эти комплименты не произвели на него особого впечатления, что, впрочем, немного насторожило Мока.

— Я хотел бы попросить всю доступную в вашем бюро информацию о тех, кто носит фамилию Гнерлих и Бреслер. — Капитан приглядывался с недоверием к своему собеседнику. — Я был бы благодарен за все, что есть в актах и в адресных книгах.

— Это требует несколько часов работы, — омрачился Реве. — Не знаю, удастся ли мне сделать это сегодня. Знаете, капитан, здесь мы только вдвоем с Фалькенхайном.

— Да, дорогой доктор, — улыбнулся Мок. — Сегодня или завтра. Какая разница? Ведь мы еще не умираем, еще крепость не завоевана. Я убежден, что лучше будет вам работаться с хорошей папиросой во рту. — Говоря это, он выложил ровно десять пачек лоренсов на столе Реве.

— Уберите это, капитан. — Тон голоса начальника загудел неприятно. — Мне это не нужно. Пожалуйста, приходите завтра утром. Это все. — Реве встал.

— Хорошо, господин доктор, — Мок засунул обратно папиросы в портфель.

— Завтра придет за вашей экспертизой мой посланник. Это десятилетний мальчик по имени Артур Грюниг. Ах, и знаете что? Он заберет также эту коробку. — Он поставил футляр на землю. — Я знаю, что ваше бюро — это не место для хранения багажа, но прошу меня простить, я слишком стар тащить эту железяку. Можно?

— До свидания вам. — Реве кивнул и протянул руку на прощание. — Завтра пусть этот мальчик придет утром.

Когда Мок подходил к двери, он услышал еще тихий голос Реве. Он повернулся и посмотрел на чиновника в нарукавниках, неподвижно стоящего у стола. Внезапный грохот рванул зданием. Из рва поднялись фонтаны воды. Мок отпрянул, инстинктивно прикрывая голову рукой. С потолка посыпались струйки пыли. На одной из стен съехал вниз сухой слой штукатурки. Реве все еще стоял выпрямившись.

— Я не расслышал, что вы сказали, доктор, — пробормотал Мок и внимательно изучал состояние своего костюма.

— Я сказал, что у меня, в отличие от вас, произошла большая внутренняя перемена. — Реве смотрел на Мока неподвижными глазами и чувствовал воду, накапливающуюся в легких. — Рак бронхов, пожалуй, значительное внутреннее изменение, вам не кажется?

Это была третья причина, препятствующая сладкой лени Реве в последние дни существования крепости Бреслау.

Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, девять утра

Мок чувствовал нестерпимую боль в спине. Поверхность дивана состояла из нескольких расщелин, которые стали продавленными от сидения фотографировавшихся людей. Что еще хуже, в диванных долинах скрывался самый большой враг сна — клопы. Эти плоские существа с тиснеными спинами Мок признал за своих личных вероломных врагов, потому что их атаки происходили несколько раз — и то всегда тогда, когда находился на границе яви и сна.

Уже ему удавалось заглушить все угрызения совести, уже переставал видеть заплаканное лицо Карен и доброжелательный взгляд доктора Цукермана, уже размывался образ маленького Артура Грюнига, с горящими щеками подглядывающего за оргией, уже слышали какие-то голоса, которые с детства были предвестниками сна, когда внезапно напала на его жгучая боль, вызванная выделение клоповьих присосок.

Подпрыгивал тогда вверх и зажигал керосиновую лампу, несмотря на проклятия Хануша, доносящихся из соседней комнаты: «А я говорил, что у меня ничего веселого». Через некоторое время проклятия замолкали, а владелец салона успокаивался, вспоминая цену, которую господин платит за заселенный клопами номер. Мок осматривал тогда одеяло и собственное нижнее белье, вытряхивал с полдесятка клопов на пол, где их раздавливал, яростно проклиная.

Их тела лопались, выпуская вонючие пары, а Мок метался по ателье в поисках каких-то сосудов, которые можно было бы наполнить водой и вставить в них ножки дивана, чтобы хотя бы отрезать клопам дорогу снизу. Не находил, однако, никаких посуды и снова укладывался на диван, подвергая свой мозг на касание эринии, а тело на растерзание клопам. Утром победил все сон, похожий на тяжелое опьянение. Капитан проснулся после почти бессонной ночи и почесал по изгибам тела, разрывая тонкие корки.

Он сидел через две четверти часа на диване в бельевом комбинезоне и под аккомпанемент собственных ругательств впихивал какую-то старую линейку за комбинезон, чтобы почесаться.