Крепость Ангела - [8]

— В течение часа, что вы ждали патрона, кто-нибудь покидал гостиную?

— Никто.

— Что вы без него делали?

— Да ничего. Пили… — Степа усмехнулся. — И роптали, как недовольные лакеи.

— Он пришел с шампанским и бокалами?

— По-моему, нет… впрочем, не помню.

— А ты не знаешь, органы не брали на анализ посуду, из которой вы пили?

— Там горничная вертелась, думаю, она все вымыла. Если ты подозреваешь кого-то из нас в отравлении…

— Сомневаюсь. И тем не менее…

— Правильно делаешь. Наташа умерла вместе с ним, но она не пила с нами.

— Во сколько они скончались?

— С десяти до двенадцати примерно, мы с Петром уехали раньше.

— Во сколько?

— Ну, около десяти. — Он поглядел многозначительно. — Евгений остался.

— Действие болиголова не мгновенное, доктор говорил, зависит от многих условий. То есть яд они могли принять и гораздо раньше десяти. А насчет Евгения… Ну хорошо, по какой-то причине он отравил их, потом покончил с собой — и куда делся?

Степа стукнул кулаком по перине, вскочил, закружил по комнате. Как говорят в психологии — неадекватные реакции. Наш модернист — хладнокровный и хитроумный рыжий лис; хитрее Всеволода, но ему не хватает смелости и размаха моего погибшего кузена; самой природой он определен на вторые роли. Сейчас Степа остро нуждается во мне, понимая, конечно, насколько вольготнее вертеть пешкой-пиитом, чем финансовым гением. Все понимают, этот мотив лежит на поверхности.

— Что собой представляет последняя поэма Всеволода?

Модернист фыркнул:

— Ну, творческий гений его был, сам знаешь, не фонтан.

— О чем поэма?

— Как героя дьявол искушает.

— А при чем тут «Погребенные»?

— Не знаю. — Степа взглянул на фреску. — До них мы, должно быть, не дошли.

* * *

Мы с художницей ужинали на кухне, когда явился Петр. От молока с хлебом он отказался, и мы с ним вышли на крыльцо покурить. Темнело, древесные тени придвигались ближе к дому. Осинник. Ельник. И кое-где уцелевшие липы помещичьего парка. Все чужое.

— Почему ты не приехал вместе со Степой?

— Только к вечеру собрал себя по частям. Неделю держался, а вчера… В общем, Степка меня до машины доволок, я был мертвецки.

— Чего это тебя так подкосило?

— Нет, я на вас на всех дивлюсь! — пророкотал Петр.

«Голос его, как церковный набат, профиль — хоть выбей на статуе; жаль вот, стихов не умеет писать, а это для поэта недостаток» — не про Петра писано, а как будто про него: точеный у графомана профиль, густые длинные волосы перехвачены резинкой, породистая голова; расстегнул, распахнул рубаху на груди, жадно вдыхая вино осеннего настоя.

— Случилось событие уникальное в своей загадочности! Нет, ты можешь вообразить Всеволода, добровольно принимающего яд?

— При всем желании не могу.

— В прошлое воскресенье сидели мы с Алиной у телевизора, вдруг: «Сегодня ночью в своей квартире на площади Восстания покончил жизнь самоубийством крупнейший предприниматель Всеволод Опочинин. «Русским Ротшильдом» называли его в определенных космополитических кругах. Вместе с ним погибла его любовница — жена известного поэта Родиона Опочинина, двоюродного брата биржевика. Загадочная семейная драма может драматически отразиться на биржевом курсе котировок…» И т. д. Завистливые телеухмылочки в духе «богатые тоже плачут»… ну да это черт с ними! Эффект разорвавшейся бомбы.

— Что ты сделал?

— Засуетился, естественно, стал звонить…

— Кому?

Он посмотрел на меня задумчиво:

— Ну, кому?.. Женьке, конечно, Степану, тебе…

— Такая «величина» погибла, а вас не допросили, меня не разыскали и дело закрыли. Странно все это.

— Женечка с органами договорился, — бросил Петр. — И правильно сделал, зачем скандал на весь мир? Мы сами справимся!

— Наш Женька? Да ну!

— Вот тебе и «ну»! Следователю секретарь сказал, что ты в отъезде, а нам со Степой знаешь что?

— Что?

— Категорически запретил тебя разыскивать: «Родион в курсе, его не беспокоить!»

Удивительное сообщение это меня, конечно, подкосило; я пробормотал после паузы:

— Зачем он вчера-то врал?

— При всех, а с тобой хотел поговорить наедине, помнишь?

— Помню, но ничего не понимаю.

— А ты действительно не знал об их смерти? — Петр глядел пристально. — Что молчишь?

— Вчера я вышел на крыльцо и увидел две погребальные урны. Случайно я взял прах брата.

— Взял?

— Отнес в склеп. А Евгений — ее. Просторное подземелье, места всем хватит.

— Перестань. Сразу, еще с «Криминальной хроники», я почувствовал во всем этом инфернальный душок. Тебе тут не страшно?

— Нет.

— Ты не знаешь, что такое страх. В этом твой ущерб, как ни парадоксально.

— Да брось!.. Ничто человеческое меня не минует. Их показали в хронике?

— На долю секунды: переплетенные голые тела. В ту субботу она заходила в гостиную на минутку.

— Но с вами не пила.

— Не удостоила. Как-то неожиданно появилась на пороге с подносом — кофе, — и пока шла к столу, мы будто протрезвели…

В бело-золоченой «итальянской» гостиной Всеволода один стол больше моего кабинета у Патриарших.

— …Подошла, спросила: «Теперь ты настоящий помещик?» Всеволод захохотал. «Имение, — говорит, — бабка оставила твоему бывшему». Она молча усмехнулась и ушла. После этого пассажа Всеволод, видимо, решил позвонить тебе. — Петр помолчал. — Родя, а почему, собственно, ты расстался с женой?