Крепкая подпись - [76]

Путь от вокзала до гостиницы занял немного времени, к тому же профессор был озабочен предстоящей встречей с кремлевским доктором, заранее назначенной на шесть вечера. Поэтому его наблюдения по дороге были весьма ограничены.

Апрельская Москва была вся солнечная, зеленая. Бросалось в глаза, что тут невероятно много читают: все время попадались наскоро сколоченные книжные киоски, тележки с книгами, букинисты, разложившие свой товар где только возможно — на выступах садовых оград, даже на панелях, — и повсюду возле книг толпились люди.

Одета была московская публика явно небогато, цветовой гаммы в женском одеянии не наблюдалось. Но повсеместно можно было увидеть выбритых мужчин в сорочках и галстуках. Гостиница безусловно относилась к разряду «люкс»: удобный, хорошо обставленный номер, ванна, душ. Меню, которое принесли из ресторана, помимо знакомых блюд, предлагало экзотические изделия русской и кавказской кухни.

Через некоторое время, умывшись, сменив дорожный костюм и приятно отобедав, профессор Борхард позволил себе небольшой кейф до прихода кремлевского представителя. Между прочим, взгляд его несколько раз останавливался на чемоданах, которые занимали добрую треть номера. Они казались здесь неправдоподобно огромными, точно приспособленными для жителей иных планет, и он подумал с неясной досадой, что, во всяком случае, один из них чрезмерно перегружен.

Ровно в шесть часов пришел кремлевский доктор, который должен был ввести Борхарда в курс дела. Лицо, назначенное для этой цели, представлялось профессору своего рода придворным врачом, лейб-медиком, и он был очень удивлен, узнав, что доктор Розанов не занимает никаких высоких должностей в Кремле, вызывается туда эпизодически и что он всего лишь заведует хирургическим отделением обычной городской больницы.

Это был очень приятный, обходительный человек, к тому же неплохо владевший немецким. То, что он сообщил, было чрезвычайным, исключительным по своему значению. Речь шла о здоровье Ленина. Оно заметно ухудшилось в последнее время, наблюдается упадок сил, нарушение сна, головные боли.

Возникло предположение, что это результат свинцового отравления организма, вызванного невынутыми в восемнадцатом году пулями. Ряд компетентных врачей и руководящих лиц, близких к Ленину, склоняется к тому, что эти пули необходимо извлечь. С этим и связано приглашение такого видного специалиста, каким является профессор Борхард.

Профессор выразил признательность за столь высокую оценку его скромной особы, а доктор Розанов предложил, не теряя времени, поехать в Кремль, чтобы встретиться с Лениным.

— Как? Сразу… сейчас ехать к премьер-министру в Кремль?!. — растерялся профессор.

— Да, так прямо и поедем к премьер-министру, — чуть улыбнулся Розанов, — сегодня, по случаю неважного самочувствия и по настоянию врачей, он у себя дома, а не в рабочем кабинете.

У подъезда гостиницы стоял автомобиль с опущенным верхом.

— На этой машине ездит Владимир Ильич Ленин, — сказал Розанов. — Он прислал ее за вами.

Профессор молча посмотрел на него, потом оглядел машину и так же молча сел на место. По дороге доктор Розанов указывал ему на некоторые московские достопримечательности, но Борхарду не хотелось поддерживать разговор, хотя это выглядело, наверно, не очень вежливо. Лицо его становилось все более напряженным.

За свою многолетнюю практику ему не раз приходилось покидать Берлин, бывать за границей, встречаться с людьми, занимавшими высокое положение, и встречи эти воспринимались как нечто вполне естественное.

Здесь же было совсем другое. Ему предстояло знакомство с «грозным московским диктатором», как нередко называли Ленина на страницах мировой прессы. Начиная с семнадцатого года это имя печаталось, произносилось, склонялось непрестанно. Его упоминали в статьях, речах, проповедях президенты, министры, дипломаты, духовные особы самых высших рангов. Это имя, короткое и звонкое, одинаково звучащее на всех языках, появлялось на знаменах и плакатах, которые носили с собой демонстранты, в толпах бастующих шахтеров, портовых грузчиков, даже в колоннах протестующих против чего-то конторских барышень. Не существовало в эти годы другого имени, которое приобрело бы такую небывалую, всесветную известность. Не было человека на земле, о котором распространялось бы столько противоречивых суждений, сведений, легенд, иногда просто фантастических.

Все это глухо доходило до профессора Борхарда сквозь стены клиник и лабораторий, где он работал. Его интересы лежали совсем в другой области, не, оказывается, и у него сложился в голове какой-то свой, не очень ясный образ знаменитого вождя большевиков — что-то подавляюще-сильное, даже физически воплощенное в какую-то мощную фигуру.

И так же, как это было с сотнями людей до него, он был поражен в первую же минуту, когда невысокий коренастый человек, сугубо интеллигентного и очень скромного вида, взял из его рук снятый плащ, чтобы повесить на круглую вешалку, и произнес несколько любезных слов.

Их представили друг другу, и было удивительно, что хозяин тоже счел нужным назвать свою фамилию. Профессору сообщили, что Ленин хорошо знает немецкий, но слово «хорошо» в этом случае не подходило. Ленин говорил по-немецки свободно и легко, и Борхард не удержался, чтобы не выразить приятного удивления.