Крепкая подпись - [56]
Представление о времени утратилось. Не было ни голода, ни жажды, ни усталости.
Лес поредел, и совсем неожиданно открылась лесная тропа. И хотя неизвестно, куда она приведет, все же приятно было ступить на нее — точно сойти с колеблющейся палубы на твердую землю.
Парень, переставлявший ноги как во сне, вдруг обернулся. Его пухлое лицо подергивалось.
— Батя, а батя, — произнес он сипло, обращаясь к Дубоносу. — Отпусти нас… Мы люди смирные… Отпусти. Слышь, батя?
— Иди! Не задерживай!
Парень не трогался с места.
— Пусти, батя, пусти, — бормотал он исступленно. — У отца кабан откормленный, десять пудов… половина ваша… без обману… утей держим…
— Еще чего? — изумился Дубонос. — Иди, иди… Утей!
Стемнело — будто подсинили воздух. И опять неожиданно дорога перешла в поле, и завиднелась на горизонте церковная маковка, какие-то амбары величиной с детские кирпичики.
Через некоторое время Дубонос остановился.
— Что-то на Дем не похоже, — тихо сказал он Кощееву. — Другое что-то.
Те двое продолжали идти, потом, не слыша за собой шагов, испуганно обернулись.
— Почему не Дем? — так же тихо ответил Кощеев. — Мы же с другой стороны его видели. Со станции.
До церковной маковки оказалось далеко. Впереди — на дороге или в поле — засветился огонек. Он покачивался, придвигался, и вот уже стал виден фонарь, люди: бравый усач в буденовском шлеме, паренек в куцей шинелишке, с винтовкой под мышкой.
— Стой!
— Свои! — сказал Дубонос и потрогал карман: документиков, конечно, никаких; как-то отвыкли на даче от всего.
— Что за люди?
Кощеев неторопливо порылся в карманах, извлек какую-то бумажку (Дубонос одобрительно хмыкнул). Это было старое удостоверение, где сообщалось, что «предъявитель сего тов. Кощеев Осип Евдокимович командируется на станцию Дулово, Детскосельской ж. д. для проведения собрания молодежи».
Паренек в шинели придвинул фонарь.
— Питерские! — сказал усач. — Славно!.. У нас такой прошел слух, что встречаем питерских на будущей неделе в клубе.
— А мы раньше прибыли, — ответил Дубонос. — И этих с собой прихватили. Прятались в лесу… Интересная парочка… Сидят у костра и агитируют друг дружку. Вот этот такой соловей — прямо заслушаешься…
В неярком луче фонаря блеснула антрацитово-черная борода.
— Постой-ка! — сказал усач. — Личность знакомая… Откуда?
— С совхоза, — угрюмо выдавил лохматый.
— Точно… А чего утекли в лес?.. От мобилизации смылись? Максим, веди их к Чикину… Пускай там доложат свою прокламацию…
Паренек снял винтовку с плеча:
— Пошли!
— Во гады! — Усач смотрел им вслед, пока фонарь не исчез за углом. — Закурим нашего демского… вертите!
Дубонос вынул коробок.
— Ого, важно! — ухмыльнулся усач, нагибаясь к огоньку. — Как-то интересно прикуривать от спички… А питерские нас не забывают: тут прошедшей осенью приезжал продагитотряд. Главный у них, дай бог памяти, Головин или Головкин. С Путиловского. Постановку ставили, лекцию. Незнакомый вам? А вы, ребята, до какого начальства?
— Нам бы в укомол. К товарищу Сайтудинову.
— Значит, пойдем на курсы, где краскомы. Все там. На казарменном положении! — Он вздохнул. — Опять заварушка. Сегодня с Карловки добрался наш парень, Ситников. Он там секретарем волисполкома. Ушел еле жив. Отсиделся в клуне. О карловском председателе знаете?.. Живым закопали в землю. Вот что делают изверги рода человеческого!.. Село большое. Богатеи. Кулацкое подполье. Мутили-то давно. Листовочки подбрасывали мужикам… А теперь, значит, в поход собрались. Вся нечисть слетелась. Молебствие, крестный ход, офицерье с погонами, кокарды… Рассчитывают полыхнуть на всю губернию… И у нас тут обнаружились элементы. Кой-какой народишко побежал. — Он поправил винтовку, вскинутую на плечо. — Три года отбыл на германской. У Буденного со дня основания. Вышел по чистой… У меня ведь только наружность, а внутренность у меня побитая… Женился. Работаю на мельнице… А вот опять за винтовочку… Не дают, гады, спокойствия жизни…
Потянулись редкие домики, заборы, темные деревья за ними. У городка не было окраины. Он начинался сразу. Пыльная дорога переходила в улицу.
— А ваших питерских сколько?
Дубонос глубоко затянулся:
— Двадцать! И все старые фронтовики!
Черняк молча сидел за столом, обводя пальцем зеленое пятно на клеенке.
— А ты бы иначе ответил?
Черняк продолжал рассматривать пятно на клеенке.
— Нас же охранять собрались! Тот Сайтудинов хотел охрану прислать на дачу! А?.. Они пойдут, а мы тут будем делать обмен веществ и выделять желудочные соки?
Черняк молчал. Стуча «иисусовыми галошами», Дубонос шагнул к нему:
— Ты о чем мечтаешь, оторг? О правилах внутреннего распорядка?.. Идти надо в Дем. Теперь мы с Кощеевым знаем дорогу. Проведем как по паркету.
Тишина стала невыносимой. Черняк поднялся и, глядя прямо перед собой, пошел на кухню.
У плиты, уткнув руки в передник, стояла Ульяна Петровна, точно отставив уже все заботы. Позади нее, на полках с бумажными кружевцами, выстроились по ранжиру кастрюли, сверкающие медно-красным огнем.
Какой запах здесь! Даже не запах, а благоухание. Так благоухает «суп-жюльен», часто повторяемый на бис по желанию публики. А второе сегодня «фрикасе гасконь» — тоже по большинству голосов.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.