Крепкая подпись - [126]
Теперь на книге «От двух до пяти» стоит солидное двузначное число переизданий. А когда-то автор ее получал такие письма:
«Считаю своим долгом послать вам лепет своего трехлетнего сына Авочки… Когда я сказал ему, что его слова будут переписаны и напечатаны дяденькой Чуковским, то он, Авочка, изъявил желание, чтобы у того дяденьки, который будет это писать, писалки отсохли. Мы с женой искренне присоединяемся к желанию нашего малютки, так как, право, обидно думать, что взрослый человек в состоянии заниматься подобной галиматьей…»
Все та же старинная наша знакомая, та же классная дама в старорежимном пенсне, выглядывает из этих строчек. Эта крайне живучая и многоликая дама — то в образе левака-педолога, то редактора, то издателя, то рецензента — старалась всячески дискредитировать автора «От двух до пяти», утверждавшего детское право на творческую фантазию, на резвую шутку, на словесные шалости, на сказку, на добрый и смешной вымысел, отвергавшего утилитарный подход к детству, его «осерьезнивание» и «овзросление».
Можно понять, сколь тяжело переносил порывистый, впечатлительный автор такого рода оценки и подходы к его труду. И все же «измученный Чуковский» — состояние, предельно не характерное для него. Он, Корней Чуковский, — необыкновенно толстокожий человек. На нем непробиваемая броня — крепче, чем на танке или линкоре наиновейшей конструкции. И секрет этой брони — вовсе не секрет. У него просто нет времени пребывать в «измученности» или в состояниях, ей подобных. Он защищен от всего этого каждодневным, упорным, подвижническим трудом. Он и отдыхает, переходя от одной работы к другой. Он не знает ни кризисов, ни творческих простоев. Но можно ручаться, что он не произвел еще ни одной холодной, ремесленной, равнодушной строки. Можно с ним не соглашаться, спорить, но все равно он распалит желание прочесть книгу, которую вознес, или низверг, или вытащил на свет из небытия. Он удивительно умеет вызвать читательский аппетит, тот «запальный сок», о котором говорил И. П. Павлов.
Пожалуй, вряд ли возможен равнодушный читатель Корней Чуковского.
Они, миллионные читатели, хорошо знают его как автора прелестных детских сказок, ученого-исследователя, историка литературы. Но тем, далеким, первым читателям, которые ездили по Невскому на конке, влекомой по рельсам упряжкою лошадей, он являлся в другом образе, как «критик-тореадор», по образному выражению К. Зелинского, поднимающий шпагу на все и вся.
После его сокрушительной статьи о пресловутом «Санине» автор романа Арцыбашев вознамерился скрестить с ним всамделишную шпагу — вызвать на дуэль.
Однажды он собрал в одну статью, которая называлась «Третий сорт», целый сонм поэтов — Г. Чулкова, Т. Ардова, А. Рославлева, В. Ленского и других — и сравнил их с Рыжим из рассказа Леонида Андреева «Бездна», с Рыжим, который бежит и кричит: «И я! И я!» Беспощадно высек он каждого из этих крошечных эпигончиков модных школок и течений, занимавших, однако, место в литературе, претендовавших на «выражение эпохи».
Его небольшая статья о переводах Бальмонта оказалась убийственно метким портретом одного из духовных вождей декаданса. Бальмонт перевел Шелли, разбавив его своими пошло-сладенькими домыслами. И вот удар шпаги:
«Перевел Шелли не Бальмонт, а Хлестаков… «Лилейная шейка», «ангел души моей», «пламя в груди»… Загадочно это свойство знаменитого нашего поэта опошлять то, к чему он прикоснется».
«Тореадор» замахивался шпагой почти на всех своих современников: на Леонида Андреева, Брюсова, Куприна, Сергеева-Ценского, Алексея Толстого… Но казалось иногда, что шпага только свистит в воздухе, описывая сверкающий круг. Были удары не с той позиции. Были промахи, просчеты. И вот однажды, в пору блистательно-шумно-фельетонных успехов Чуковского, редактор журнала «Русское богатство» Владимир Галактионович Короленко, глядя на него своими умными, немного грустными глазами, сказал:
— И все-таки, зачем вам все это? Вы же можете сделать больше! Вы же помните пушкинское: «Служенье муз не терпит суеты!» Работа критической мысли — определения и точные выводы!
Истина эта не содержала, разумеется, какого-то чрезвычайного открытия. Но она была из тех общеизвестных истин, которые приходится подчас открывать персонально для самого себя. «Тореадору» предстояло задуматься, всегда ли его критическая мысль приводила к точным выводам. И он сумел это сделать.
Если бы Короленко ограничился только определением того, что такое работа критической мысли, — это было бы, в общем, немного. Но он подарил своему собеседнику старую тетрадку, куда рукою поэта-революционера Михайлова было переписано несколько некрасовских стихотворений, и посоветовал изучить Некрасова и его эпоху.
Почему именно Некрасова? Почему, скажем, не Лермонтова, не Фета?
Это было очень точное предвидение. Проницательный, чуткий, умный Короленко знал, что некрасовская тема как раз по зубам молодому «иконоборцу», потому что тема эта яро-полемическая. Не было писателя в русской литературе более дискуссионного, чем Некрасов, писателя, чья личность и творчество подверглись бы таким искажениям и несправедливым оценкам, связывались бы с такими тягостными легендами.
«Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этой колоссальной фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее…» – писал 170 лет назад о Петре I историк М. П. Погодин. Эти слова актуальны и сегодня, особенно если прибавить к ним: «…и на настоящее». Ибо мы живем в государстве, основы которого заложил первый российский император. Мы – наследники культуры, импульс к развитию которой дал именно он. Он сделал Россию первоклассной военной державой, поставил перед страной задачи, соответствующие масштабу его личности, и мы несем эту славу и это гигантское бремя. Однако в петровскую эпоху уходят и корни тех пороков, с которыми мы сталкиваемся сегодня, прежде всего корыстная бюрократия и коррупция. Цель и смысл предлагаемого читателю издания – дать объективную картину деятельности великого императора на фоне его эпохи, представить личность преобразователя во всем ее многообразии, продемонстрировать цельность исторического процесса, связь времен. В книгу, продолжающую серию «Государственные деятели России глазами современников», включены воспоминания, дневники, письма как русских современников Петра, так и иностранцев, побывавших в России в разные года его царствования.
Впервые на русском публикуется дневник художника-авангардиста Алексея Грищенко (1883–1977), посвящённый жизни Константинополя, его архитектуре и византийскому прошлому, встречам с русскими эмигрантами и турецкими художниками. Книга содержит подробные комментарии и более 100 иллюстраций.
Эта книга является второй частью воспоминаний отца иезуита Уолтера Дж. Чишека о своем опыте в России во время Советского Союза. Через него автор ведет читателя в глубокое размышление о христианской жизни. Его переживания и страдания в очень сложных обстоятельствах, помогут читателю углубить свою веру.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Джессика Стоядинович, она же Стоя — актриса (более известная ролями в фильмах для взрослых, но ее актерская карьера не ограничивается съемками в порно), колумнистка (Стоя пишет для Esquire, The New York Times, Vice, Playboy, The Guardian, The Verge и других изданий). «Философия, порно и котики» — сборник эссе Стои, в которых она задается вопросами о состоянии порноиндустрии, положении женщины в современном обществе, своей жизни и отношениях с родителями и друзьями, о том, как секс, увиденный на экране, влияет на наши представления о нем в реальной жизни — и о многом другом.
Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.