Кремлёвские мастера - [27]

Долгими неделями тащился маленький отряд через глухие дебри, ежеминутно ожидая нападения диких зверей. За Устюгом Великим совсем редкими стали небольшие северные деревни. Очень часто приходилось ночевать под открытым небом у костра, питаясь или взятыми с собой припасами, или случайно подстреленной дичью. Но все эти трудности забылись, лишь стоило им ступить на берег «гиперборейского» моря, где вместо обещанного вечного мрака царило незаходящее солнце. Нескрываемое изумление и восторг темпераментных итальянцев вызвали белые медведи, белые зайцы и огромные клыкастые моржи, нырнувшие при их приближении в воду.

Вечерами, отогреваясь в теплой избе или у жарко горевшего костра, Фиораванти-старший методично записывал и зарисовывал в маленькую книжицу все увиденное за день. Несколько таких заполненных книжек уже лежали в походной суме. На их страницах рядом с планами и набросками старинных русских церквей можно было встретить зарисовки мужских и женских костюмов, домашней утвари, северной избы. А рядом с рисунком знаменитой двадцатистенной деревянной Успенской церкви в Устюге Великом соседствовал набросок головы лося с отвисшей нижней губой.

Обратно возвращались уже другим путем. По Онеге, через Каргополь, в Новгород Великий. Здесь отдыхали больше недели. Восхищенный Аристотель записал в своем путевом дневнике: «Мы даже не предполагали, что на Севере существует столь великий город, где хранится такое множество удивительных произведений искусства».

Итальянец твердо верил в силу и значительность городской республики, в горожан, наделенных трезвым, рациональным мышлением. Эта вера в силу городского населения особенно укрепилась в нем, когда, занимаясь по указанию папы Николая V археологическими раскопками Древнего Рима, он внимательно и досконально изучал историю Римской республики. И может быть, именно поэтому ему, закоренелому горожанину, приглянулся Великий Новгород.

Из Новгорода отправились на Тверь и оттуда уже домой, в Москву.

Сейчас, по прошествии многих месяцев, Аристотель был даже благодарен великому князю за это путешествие. Он не только увидел страну, познал быт и нравы ее людей. Он сумел понять характер и образ мышления русского человека.

Беседы со встречными, долгие, многочасовые раздумья в пути — все откладывалось в памяти и осмысливалось. Аристотеля поражали долготерпение и вместе с тем сила духа народа, пережившего столь страшные произвол и беззаконие татарского владычества и сохранившего в неприкосновенности свои обычаи, свой уклад жизни. И еще его удивлял высокий, почти безупречный вкус народа, который в большинстве своем по первому впечатлению казался невежественным.

Перелистывая свой путевой дневник, Фиораванти припомнил первое свидание с величественными каменными соборами Владимира и в первую очередь с Успенским. Еще издали они увидели его сиявшие купола и белоснежные стены. Казалось, что собор парит над городом, над окрестными посадами, над рекой и убегающими к самому горизонту лесами.

Было что-то знакомое для Аристотеля в каменных рельефах, украшавших стены собора. Рельефы напоминали убранство древних храмов Северной Италии и Южной Франции. Вот почему так убежденно заявил он своим спутникам:

— Некиих наших мастеров дело…

Толмачу-переводчику стоило немалых трудов убедить гордого итальянца, что собор возводили мастера местные, русские.

С соборного холма открывался удивительный вид на простор клязьминских заливных лугов. И этим открывшимся видом Фиораванти был поражен не меньше, чем красотой самого собора. Неведомый итальянцу древнерусский зодчий с таким отменным вкусом, с таким чувством красоты выбрал место для своей постройки, с таким тактом определил ее масштаб и форме, что Аристотелю вдруг представилось, будто собор не есть творение рук человеческих, а как бы естественное завершение горы, господствующей над всем окружающим простором.

Уже много позже, любуясь храмами Суздаля и деревянными церквами севера, легкими, стремительными, срубленными без единого гвоздя, Фиораванти нередко задумывался над соразмерностью русской архитектуры с окружающей природой и человеком. Как правило, все храмы стояли на самом высоком и самом видном месте. На севере это было особенно заметно, когда над глухой чащей леса вдруг поднимался острый шатер церкви и утомленный путник воспринимал его как маяк, ведущий к цели, к человеческому жилью, к теплу.

Выбирая место для будущего строения, русский зодчий возводил храм всегда так, что он не нарушал окружающий пейзаж, не вырывался из него, а смотрелся его неотъемлемой частью, центром открывающейся панорамы. Соразмеряя высоту своей постройки с раскинувшимся вокруг лесом, с холмами, с шириной полей, зодчий вместе с тем не забывал о человеке. Рядом с русской церковью человек никогда не чувствовал себя маленьким и ничтожным. Наоборот, высота храма и его местоположение были всегда выбраны с таким расчетом, чтобы внушать людям чувство гордости за соотечественников, сумевших сделать творение рук своих лучшим украшением живой природы.

И наверное, именно поэтому церкви и храмы, увиденные Аристотелем за время странствий по России, поражали своей необычайной пластичностью и даже скульптурностью. Представлялось, что мастера, которые их возводили, думали только о внешнем облике храмов и совершенно не заботились о решении внутреннего пространства. Тесноту, или, как называл это для себя Фиораванти, «задавленность», внутренних помещений он объяснял себе суровостью климата, когда зимой трудно обогреть большой храм; но главная причина все же была в отсутствии той помпезной торжественности обрядов, к которой привык он у себя дома. И еще Аристотель осознал за эти дни, что, когда у него на родине, в Италии, воздвигали монументы, стелы, триумфальные арки, здесь, в Московском государстве, в честь знаменательного события сооружали величественный храм. Поняв, что не просто храм, а памятник надлежит возвести в Кремле, Аристотель заново пересмотрел свой проект Успенского собора.