Кража - [19]

А все так хорошо шло, на кражах не попадался, из осторожности даже с местной шпаной все связи порвал, от пьянок отказался. Пил дома или в гостях у новых знакомых, которые ни в чем не подозревали его. Но старые приятели не верили ему. Спрашивали: «Чем промышляешь?» Хмуря брови, отвечал насмешливо: «Живем, как можем. Руки покоя еще не просят».

И те, слушая его ответы, согласно кивали головами. Не обижались. Понимали — осторожный стал. Откуда у него появились деньги, не спрашивала и Зойка. Только просила: «Не берись за старое. Ведь я же у тебя одна». И советовала: «Посмотри на соседа — машина, на Черное море каждый год с женой ездит. Живет честно…»

«Так он же с базы тащит…»

«Тебе на него равняться нечего. Научись с умом деньги делать, у тебя же руки золотые: одному припаял, другому гайку подкрутил — сколько вокруг автомобилистов. И не надрывайся. Мы с тобой и «Запорожцем» обойдемся. И в Сочи поедем, и в Молдавию, и под Киев. Тебе за здоровьем своим следить надо».

Знакомым и соседям Зойка говорила, что Лешка ее остепенился. Не все верили, но Зойка твердила одно: на работе премии и грамоты получает, да и так подрабатывает — кому мотор переберет, кому карбюратор отладит…

Шахов слушал Зойку внимательно, слова ее были складные и задушевные. Ему нравились ее заботы, и он жалел себя, с радостным удивлением впервые отчетливо понимая, что никогда еще во всей его бесшабашной жизни никто так не заботился о нем. Вопрос о деньгах больше не возникал. Он приносил их не только в дни зарплаты. Когда отдавал Зойке — улыбался, глядя в ее красивое свежее лицо.

«Умничка», — говорила она, засматривая в его глаза, и шла в магазин за пивом. Водку пить не давала — пиво полезнее. Он мучился, что обманывает Зойку. Смутное предчувствие подсказывало, что счастье свое он наперекос строит.

«Вот оно и рухнуло», — подытожил Шахов. В коридоре гремели металлическими мисками: дежурный готовился к раздаче ужина.

Равнодушно оглядел сидевших на нарах людей. Их настороженные взгляды, ссутулившиеся спины, опущенные от невеселых дум головы не вызывали в нем ни сочувствия, ни сожаления. Чужая беда душу не греет.

В углу, у самой батареи, где от окна не дуло, облокотившись на свернутые болониевые куртки, о чем-то перешептывались двое парней. По движениям их рук Шахов понял — карманники. Чувствуя себя хозяивами в камере, они насмешливо поглядывали на других, время от времени фыркали, бесцеремонно лазили в чей-то пакетик с конфетами, лежавший на подоконнике. Шахов взглянул на остальных. Их было трое. Они сидели рядом, каждый затаившись в своих думах. Эта отрешенность от всего делала разных по возрасту людей удивительно схожими в своем отношении к тому, что происходило вокруг. «Заворожили их щипачи», — решил Шахов и, закинув ногу за ногу, закурил.

— Эй, дядя, брось и нам по папироске! — с вызовом обратился к нему смугловатый карманник.

— Бог подаст, — спокойно отозвался Шахов и не спеша положил пачку в карман.

— Смотри-ка! Верующий среди нас объявился, — с ехидцей проговорил карманник. — Всю жизнь мечтал такого увидеть. — Встав с нар, он подошел к Шахову.

— А ну-ка расскажи свою автобиографию, когда родился, когда крестился, за что попался и, вообще, по какому праву здесь себя выше других ставишь.

— Я свою биографию оперу рассказал. Тебе незачем. Ты сошка мелкая, — усмехнулся Шахов.

— Ну-ну! За что обиду вяжешь? — И он схватил Шахова за борт пиджака.

— Не мни клифт. — Шахов ловким движением разжал кисть руки. Разжимая, посмотрел на татуировку перстня. — Не тебе с таким колечком в камере порядки устанавливать. Не положено… Понял? — и отбросил карманника от себя.

— Ты мое нутро не разглядывай! — Парень угрожающе придвинул свое лицо.

— Я такой навоз пацаном разглядывал и то по недомыслию.

— Да бросьте вы, ребята, бузу поднимать. И так тошно, — вмешался мужчина лет сорока в защитной куртке с выцветшей эмблемой на рукаве. — Лучше посоветуйте, что мне на следствии говорить. В чем тут моя вина? — спрашивал он. — Неужели срок дадут? У меня двое ребятишек…

— Раньше сядешь, быстрее выйдешь! — рассмеялся второй карманник с бледным, нездорового цвета лицом. — Не грусти, папаша! Лет пять дадут.

— Это ты брось! — забеспокоился шофер. — Пять лет — такого без разбора не бывает.

— Разберутся, — двусмысленно ответил парень. — А сейчас жди и не дергайся. — Бесшабашно веселые глаза насмешливо смотрели на растерянного шофера.

Представительного вида бухгалтер в новеньком синем костюме клял своего начальника, который, распив с ним бутылку коньяка, подсунул на подпись какой-то важный денежный документ.

— Правда на моей стороне, я докажу, что не виноват! — убедительно говорил он. — Очных ставок буду требовать!

— Требуй, требуй! — проговорил парень. — Только зачем тебе очные ставки? Ты уже свою подпись поставил. Начальник твой для очных ставок нужных людей подберет. Уличат, в чем было и не было.

— Я всю правду расскажу. А правду суд учтет! Скинут наказание.

— Скидывают с лестницы. И еще добавляют… Много, папаша, говоришь, значит, вину свою чувствуешь.

Бухгалтер в отчаянии опустил голову.

Карманники, нарочито рисуясь, завели фальшивый разговор о том, что суд и колония им нестрашны. Время от времени они бросали взгляды на кудлатого низкорослого парня, задержанного за попытку на изнасилование. Они согнали его с нар, и тот стоял, прислонившись к стене. Он нервно курил сигарету и доказывал им свое право сидеть на нарах.