Крайняя необходимость - [18]

…И тут Великанов вспомнил, как пахан камеры, высокомерный, тощий, сравнительно молодой человек примерно его возраста, то есть лет тридцати, упоминал как-то имя Гном. Прошло уже немало времени, множество других имен, кликух, погремух, погонял было произнесено при Великанове, и немудрено, что поначалу они заслонили это простое и короткое прозвище — Гном. Гном был киллером, которого засылали на зону с единственной целью — убить кого-либо. Собственно, он давно уже не выходил на свободу, но по воле тех, кому подчинялся или на кого работал, он таинственным образом переправлялся на новую зону, к «нужному» человеку.

6

В половине первого Турецкий с Гордеевым сидели на антресолях ресторана «Пушкинъ». С некоторых пор это было их любимое заведение, адекватного объяснения чему в принципе не имелось. Просто звезды так сошлись. Немало было в городе ресторанов, которые в разные времена почтили своим вниманием знаменитый следователь и известный адвокат, в некоторые из них они продолжали ходить и поныне. Но почему-то с давних пор, когда вставал вопрос, где назначить деловую встречу или дружеский обед (что, как правило, подразумевает не менее серьезные разговоры), никаких иных вариантов, кроме респектабельного заведения на Тверском бульваре, не рассматривалось. На первом этаже там располагалось кафе, на втором и на антресолях — ресторан, причем в ресторан можно было подняться на старинном лифте с кружевным литьем.

Гордеев, едва заглянув в меню, стилизованное под газету с заголовком «Гастрономический вестник», заказал солянку и холодец. Турецкий кивнул официанту, который их обоих прекрасно знал, и кивок этот означал «мне то же самое».

Вяло ковыряясь в солянке, Турецкий смотрел на стену, на которой висела «сравнительная таблица скорости некоторых движений» — парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука. Все это он видел много раз, и в голове у него были совсем другие мысли. Он размышлял над «сотовой» проблемой Гордеева и не был убежден, что тот ее не высосал из пальца. Некоторая мнительность Юрию Петровичу была свойственна, и это было одновременно его и слабой, и сильной стороной. Когда он тревожился понапрасну, это вызывало здоровое раздражение у друзей или у тех, кто в этот момент находился рядом. В противном же случае, когда его проницательность была на высоте, он, как правило, оказывался единственным, кто почувствовал опасность.

«Возможно, все это шутка, — думал Турецкий. — Может быть, просто не слишком добрая. Розыгрыш. Например, кто-то из коллег Гордеева по десятой юридической консультации, раздраженный его карьерой и успехом филиала в Химках, решил устроить ему такой вот маленький карнавал? Да, это вполне реально. Но с этим Гордеев должен разобраться сам, тут я ему не помощник. Другой вариант можно проработать…»

Еще Александр Борисович думал о всяких своих текущих делах, о том, что снова они с женой так и не определились в отношении отпуска… И еще шевелилось что-то неприятное, вызывающее смутное беспокойство, будто он упустил нечто важное, хотя и несрочное… Жена? Нет. Дочка? Нет. Генеральный? Тоже нет — он ведь его сегодня даже не видел. Меркулов? Пожалуй… пожалуй, Меркулов. Костя о чем-то хотел с ним поговорить, но отложил этот разговор, а значит, срочности большой тут не было. Но кто знает? Константин Дмитриевич вообще человек несуетный, и его внешние движения ничего выдать не могут — сколько раз Турецкий видел его в кризисных ситуациях и всегда завидовал меркуловскому хладнокровию.

Гордеев же между тем с аппетитом, достойным всяческого подражания, поглощал обед, и похоже было, что на заказанном он не остановится. Выговорившись в здании на Большой Дмитровке, он снял с себя некоторое нервное напряжение и наконец расслабился. Кроме того, в компании Турецкого он чувствовал себя как никогда комфортно, и, несмотря на то что для порядка побрюзжал, почему-то предчувствовал, что дело, которое уготовили ему Грязнов с Турецким, будет небезынтересным.

Турецкий закурил уже бог знает какую по счету сигарету (черт бы побрал Славку, накаркал-таки насчет слабых сигарет) и заметил, что Гордеев, расправившись с обедом, что-то еще сказал официанту, возможно, относительно десерта.

— С удовольствием бы сейчас пропустил сто грамм, — вздохнул Александр Борисович. — Не корысти ради, а поднятия аппетита для.

— Так за чем же дело стало? — удивился Гордеев.

— Я, между прочим, на работе.

— Ты — на работе, я — за рулем, — кивнул адвокат. — Все при исполнении. Но мы же друг друга никому не сдадим, верно, Александр Борисович? А через полчаса все улетучится. А раньше мы отсюда и не выйдем. Так что я думаю… я думаю, мы заслужили.

— Ты считаешь? — заколебался Турецкий. — Полагаешь, значит, может государственный чиновник позволить себе маленькую человеческую слабость?

— Уверен, — сказал Гордеев и кивнул официанту, который только того и ждал и исчез, чтобы вернуться с двумя рюмками, которые для особых клиентов, пустые и чистые, стояли наготове в… морозильной камере, — так что «Русский стандарт», который в них был разлит, даже как-то сразу загустел. Вот, значит, о чем они перешептывались.