Край неба - [8]

А вообще-то в квартире жил такой народ, что, попади сюда вагон с товарами, мигом растащили бы по своим норкам и следов не оставили. И проявили бы большую слаженность в таком деле. Надо сказать, что все они, исключая Надю, выглядели бледно и замученно, будто всех их подтачивал какой-то общий недуг или же происходили они из одной семьи. Суханов за глаза называл их доходягами.

За столом, как и в коридоре, Суханов был за старшего. За столом много пили, шумели, затягивали какие-то песни, а когда, забывшись, подкрепляли ругань битьем посуды, Суханов рыкал одно лишь слово: «Ноги!» И жильцы сразу же остепенялись и начинали заискивать перед гостем. А то еще принимались извиняться, что и вовсе не принято было в этой квартире. И, не понимая, что хочет выразить Суханов этим коротким словом, побаивались. Он же ничуть не заботился, понимают они или нет, рыкал себе и все. Слово ему нравилось, так говорил его бывший командир корабля, когда хотел, чтобы второй пилот убрал ноги с педалей и не вмешивался в пилотирование. Попьянствовав и наговорившись, Суханов значительно смотрел на Надю, и гостей выпроваживали.

Так было два или даже три года…

Суханов привык к этому настолько, что перестал считать свои поездки к Наде изменой, а дом у Пяти углов стал для него родным. С совестью у него всегда были лады, и, собираясь вылететь, он преспокойно закупал фрукты, почти не торгуясь, — деньги у него были. За этим он следил: жене оставлял столько, сколько надо было. И вообще полагал, у кого больше денег — тот и умнее. Своих, конечно же, не обижал, покупал детям подарки: то игрушки, то какую-нибудь обувь. И, думая об этом с таким же спокойствием, как и о посещении Нади, считал, что живет очень разумно. Детей у него было двое, мальчик и девочка. Они его любили и, когда он возвращался из рейса, внося в дом запах бензина и крепкого одеколона, кричали: «Папа! Папа!» — и повисали на его огромных ногах.

Жена, глядя на такую встречу, радовалась за детей и почти никогда ничего не говорила. Молчала… Она давно уже поняла, что у мужа где-то есть зазноба, но разговора об этом не затевала, потому что устала от жизни и потому что знала бесполезность всяких слов. Кроме того, муж мог и побить ее. В этом случае он сначала предупреждал коротким: «Тресну!..»

Конечно, если бы она услышала разговор Суханова с Надей по телефону, то ее, настрадавшуюся и привыкшую ко всему, стошнило бы. Но она, к счастью, не могла слышать, как Суханов, этот грубый, сделанный вроде бы наспех, кое-как человек, не терпевший не только нежных, но даже уменьшительных слов, привыкший только рычать и требовать уважения, говоря: «Что вы без меня? Нищета!» — вдруг менялся. Он и хихикал, и лебезил, и даже острил… И когда милая его сердцу кассирша в шутку отчитывала его за то, что долго не прилетал, он сюсюкал: «Надечка… Надечка, не мог вырваться к тебе…» Но куда там!.. Она и слышать не хотела: он ее не любит, забыл, а она сидит как дура и все ждет. «Надечка, — снова прерывал ее Суханов, — ты же умница…» И так они могли висеть на телефоне час. Надя, привыкшая торговать в магазине, приторговывала и в разговоре и боялась продешевить. Бесплатно она никому ничего не давала, в долг не верила и была уверена, что цену себе знает.

Но вот она уехала в Подмосковье, забыв своего добытчика, и Суханов остался один. Он расстроился, потому что заранее предвкушал встречу, мечтал о разговорах в коридоре и за столом, о ласках ненасытной Нади. Но делать было нечего: дождавшись служебного автобуса, он поехал в профилакторий. И когда сидел в автобусе, придерживая ногой сетку с мандаринами, то жизнь показалась ему очень серой. Суханов даже обиделся: на Надю — что не предупредила, на судьбу — что такая злодейка.

В профилактории работала нянечкой некая Лиза, Лизавета Сергеевна, худенькая невзрачная женщина, заботой которой была смена белья да питьевой воды в графинах. И вот она, эта Лиза, увидела, как Суханов тащил сетку мандаринов, золотистых, отборных, и так ей захотелось порадовать детей… А тут, как нарочно, Суханов, заглянув в комнату и не обнаружив никого из своего экипажа, обратился к ней с вопросом:

— Где наши… орлы? В столовой?

— Нет, — ответила Лиза. — Пообедали и поехали в город.

— В город… — недовольно пробурчал Суханов. — Привыкли по магазинам шастать… У, народ!

И теперь Суханова задело даже это, с обидой подумал он о том, что его не подождали. Он позабыл, что так было всегда: никто из экипажа Суханова не ждал, да и он ни в ком не нуждался, держался особняком.

— Вы не продадите мне немного? — решилась спросить Лиза, зная, что сухумские экипажи отличались щедростью.

Суханов, услышав это, сразу же заважничал и тут же приврал, что привез фрукты приятелю. Он даже рассердился, добавив, что тащил их как верблюд.

Суханов улегся на кровать и разговаривал с Лизой лежа, огромный и все еще сердитый.

— Так и ему ведь хватит, — уговаривала Лиза Суханова, даже не подозревая в себе такую смелость. — Не два — так один килограмм, у меня на больше и денег не хватит.

— Хватить-то хватит, — рассуждал он и, кстати, вспомнил, что у него есть в этом городе не то что приятель, но так… вместе учились, — но я обещал, а если обещал…