Краткие вести о скитаниях в северных водах - [20]

Так [они] жили до января года свиньи (1791 г.), но и после этого никаких вестей больше не приходило. Тогда Кирилл сказал [кодаю]:

/38/ — Очень странно, что так задерживается ответ на [твое] прошение. Похоже, что кто-то перехватил [его] по дороге и оно не было доложено императрице. К счастью, я получил приказ отвезти в столицу собранные мною растения и целебные минералы. Скоро я выезжаю, и, по-моему, самое лучшее, если [ты] поедешь вместе [со мной] в столицу Петербург и обратишься с просьбой лично к императрице. А я тебе там тоже помогу.

Эти обнадеживающие слова так обрадовали Кодаю, что [он], забыв обо всем, стал готовиться в дорогу. Между тем 13-го числа того же месяца в час быка умер от болезни Кюэмон. Синдзо, у которого незадолго до этого началась лихорадка, тоже находился в состоянии, вызывающем беспокойство, а тем временем настала пора отправляться в путь, и [кодаю], поручив остающимся уход за Синдзо и все прочее, что оставалось сделать, 15 января отправился на санях из Иркутска.

Всего ехало пять человек, [в том числе] Кирилл, его второй сын Афанасий и подчиненный [им] солдат[114]. Правда, они везли казенный груз, и поэтому им предоставляли почтовых лошадей, но расходы на питание Кодаю и на все прочее [для него.] Кирилл оплачивал из своих личных денег. Они неслись по дороге и днем и ночью, одну ночь ночевали в старой столице России Москве (здесь:Мусукува) и, проделав путь в 5823 версты, 19 февраля приехали в Петербург.

При всех поездках по казенным делам в одни сани впрягается восемь лошадей, но в тех местах, где дорога плохая, впрягаются от 18-19 до 25-26 лошадей. Едут, не разбирая ни дня, ни ночи, и покрывают в сутки расстояние до 200 верст, и поэтому путь почти в шесть тысяч верст они смогли проделать за каких-нибудь 30 с небольшим дней. Но от слишком быстрой [езды у путников] сильно кружилась голова, /39/ пока они не привыкли.

Через два дня после приезда при» посредничестве Кирилла [кодаю] подал прошение о возвращении на родину чиновнику генерал-аншефу Александру Андреевичу Безбородко[115]. Он там является вторым по рангу высшим сановником, специально занимается государственными делами, поэтому [кодаю] сказали, что прошения подаются прежде всего ему. Вскоре же после этого Кирилл заболел какой-то болезнью, похожей на горячку[116] и все время находился в тяжелом состоянии. Для Кодаю он был таким большим благодетелем, что тот, забыв и о своей просьбе, и обо всем, ухаживал за ним, не отходя ни днем, ни ночью.

Квартира у Кирилла была казенная и [в его распоряжение] было предоставлено два солдата. Лечил [его тоже] казенный лекарь, [он] каждый день приходил, осматривал [кирилла], варил у себя лекарство и приносил его во флакончике, а кроме того, давал лекарство в порошках. Когда нужно было давать [лекарство], в чайную чашку наливал две большие ложки горячей воды, в нее добавляли этот отвар и давали больному. Конечно, были [определенные] дозы: [лекарство] давали, считая по каплям, — и так три раза в день.

Младший брат Кирилла и старший брат жены также приходили ухаживать за больным и днем и ночью, и только спустя 80 или 90 дней [больной] с трудом поправился.

В это время в столицу приехал Синдзо[117] с чиновником в чине поручика, который вез лекарства для императрицы. Но [он] не знал, где живет Кодаю, и поэтому остановился вместе с поручиком неподалеку от храма, который называли католической церковью. Пока он там жил, ему ежедневно выдавалось по десяти медных копеек. Говорят, что деньги на пособия потерпевшим кораблекрушение издавна /40/ отчисляются из пошлин, уплачиваемых кораблями в разных портах, и используются вот таким образом. Только спустя несколько дней [синдзо] наконец смог прийти к Кодаю и рассказал ему, что перед тем [он] так болел, что не было никакой надежды на выздоровление. Тогда ради будущей жизни [он] принял религию той страны, переменил имя и стал называться Николаем Петровичем Колотыгиным и после этого, вопреки ожиданию, выздоровел. "Теперь же, — говорил [он], — когда [я] принял христианство, [для меня] уже отрезан путь домой, и жалеть об этом бесполезно". Сейчас и Синдзо, и Сёдзо стали учителями японского языка, живут в Иркутске и получают жалованье по 100 рублей серебром в год.

Так вот шли дни и месяцы, а на просьбу Кодаю не было никакого ответа — ни да, ни нет. Уже [наступило] 1 мая, и императрица с наследником, внуками и множеством придворных выехала из Петербурга в свой загородный дворец в Царском Селе[118], в 22 верстах от столицы. Согласно установившемуся там порядку, императрица каждый год проводит летние месяцы в этом дворце, чтобы укрыться от жары, а 1 сентября возвращается в Петербург. Услышав о том, что императрица соизволила выехать в Царское Село, Кодаю посетовал на это Кириллу, а 8-го числа того же месяца [сам] выехал из Петербурга в Царское Село, остановился [там] в доме Осипа Ивановича Буша[119] и стал ждать ответа на [свою] просьбу. Этот Буш во время отсутствия императрицы присматривал за летним дворцом и вместе с тем управлял садами. Ему предлагали высокий чин, но он отказался и служил без чинов, получая жалованье /