Краткая книга прощаний - [14]

Влас закончил стирать и стал колоть дрова. Вообще говоря, было жарко, но небо висело синюшное и мало походило на привычную с детства небесную твердь.

— Тойра, — сказал он, тихо присев на чурку, — старая ведьма, иди есть.

Тетка пришла к вечеру. Из бесчисленных кармашков ее юбки торчали пучки трав, в голове висели грязные полуседые волосы с налипшими травинками и прочим растительным сором.

— Милости просим, — сказал Влас и покормил тетку кашей с консервами и питерской водкой со вкусом ежевики.

— Хороша, — мягко отозвалась тетка о водке, — но водяниста. Сам делал?

— Боже упаси, тетя, — сказал Влас, — казенная.

Тетя о чем-то покачала головой и, встав из-за стола, направилась к себе в спаленку, темный и теплый чуланчик с комодиком времен становления Российской империи и старинной иконой Спас Ярое Око. Икона была в серебряном окладе и на Власа всегда производила неизгладимое впечатление…

В далеком, похожем на прихотливые переливы старинного калейдоскопа, Власовом детстве Тойра со своей иконой сыграла роль значительную и весьма. Власу исполнилось двенадцать, когда, искупавшись в мартовской украинской речке, не смог больше ходить. Отнялись ноги — и точка.

Через два года с большими трудностями выписали и привезли Тойру. Тойра ехать никуда не хотела, и, по семейному преданию, отец перед ней стоял на коленях и рассказывал о том, к каким докторам ходил и что они сказали.

— Влас, — сказала с порога приехавшая тетка, — ты сейчас встанешь и принесешь мне из колодца воды.

— Он же безногий, — вырвалось у матери.

— А ты безголовая, — сказала Тойра. Не разуваясь, прошла к Власу.

Потерла его ноги, пощипала, погладила спину.

— Топор принеси, — сказала отцу.

Отец пошел и принес топор. Тетка достала свою икону. Аккуратно поцеловала ее. Протянула Власу.

— Держи, — сказала. Взяв в руки топор, покачала его в руке.

— Саша, — со стоном произнесла перепуганная мать отцу, — Саша!

— Выведи истеричку, — приказала Тойра и, проводив супружескую пару недобрым взглядом, обратилась к племяннику:

— Сейчас я тебе отрублю ноги, а потом приставлю. Понял?

Влас смотрел на тетку. В голове что-то звенело, и сильно болел живот.

Тойра неспешно помыла руки, вытерла их полотенцем. Холодным от воды пальцем потеребила Власу причинное место.

— Хороший парень, — одобрила она маленький и сморщенный пенис, облепленный двумя крохотными яичками.

— Тетя, — сказал Влас, — не надо.

Тойра потерла руки, перекрестилась, постояла, глядя в икону, и взялась за топор.

Топор взлетел высоко вверх. Безобразное от ярости лицо тетки наплыло на Власа. Желтый тусклый свет замерцал. Вцепившись в икону, он чувствовал усилившуюся стократ боль живота, громкие удары осеннего дождя по стеклам, шелест низких и корявых абрикосов во дворе, звон колодезного ведра, в которое бьется толстая потемневшая цепь, шорох крови, холод серебра.

Тетка остановила полет топора у самой кожи, и дала лезвию прикоснуться крестообразно к ноге. Второй взмах. Третий. Она будто приноравливалась каждый раз, еще точно не рассчитав место удара.

Кажется, к третьему взмаху он потерял сознание, однако икона в его руках стояла, а желтый свет, проникая сквозь забытье, снился ему.

Через какое-то время в дом вошел отец. Хлопнула дверь, Влас открыл глаза.

— Помой щенка, — равнодушно сказала Тойра и вместе с топором ушла на двор.

Отец грел воду. Прямо в постели, на железной прогнутой сетке, выдрав из-под Власа загаженное белье и матрас, мыл сына. Тойра уехала на следующий день, напрочь отказавшись от денег, от благодарностей. Все ей было не так, всем она брезговала. Через две недели Влас почувствовал ноги и встал…

— Болото у тебя, тетя, будто больше стало, — говорил Влас Тойре утром на следующий день.

— А чего ж, — соглашалась тетка, — времена благодатные.

— Может, ко мне, — продолжал Влас, — у меня простор, и живу я один.

— Дурень ты, — скорбно ответствовала тетя, — потому и один. А я дураков не люблю.

— Дурень, — соглашался Влас, — но мирный.

— Мокрый ты, — улыбалась ведьма, — как тридцать лет тому обделался, так до сих пор высохнуть не можешь.

Уезжал Влас задумчиво. К вечеру, добравшись до станции, с официанткой Марьяшей в «Ротонде», облупленной пристанционной столовке, пил коньяк. Тетку забывал быстро.

Перед выходом на перрон наблюдал, как жена в присутствии мужа била по лицу любовницу.

Любовница стояла глупая и молодая, а жена была старая и нервная. Муж стоял чуток вдалеке и курил.

— Отпусти ты душу его, сука поганая, — кричала жена.

— Каждую неделю дерутся, — ровным голосом объясняла растрепанная Марьяша Власу, — мы тут уж все попривыкли. Что главное, — добавляла Марьяша, глядя на Власа влюбленными глазами, — у молодой-то этих паскудников вся железная дорога, а приезжает морду бить только одна.

О писателе Петрищеве

Восьмое июля

С утра хмурило. Петрищев сложил тетрадки, убрал на кухне, стал дожидаться молодую жену, которая вчера вечером ушла к подруге и до сих пор никуда не вернулась.

Студент Петрищев очень любил различных писателей. В детстве ему пророчили большое будущее.

Однако жизнь не пряник. В августе он переспал с Верочкой, чтоб уже в воскресенье центростремительно сделать ей буквальное предложение, а сейчас, спустя три недели, дожидаться ее по утрам.