Краткая история кураторства - [43]
Можно заметить, что у вас количество участников от выставки к выставке увеличивалось; просматривая ваши издания, я также отметил, что и здесь вы последовательно работали с большим числом художников. Мне кажется, что в кураторстве есть два полюса: на одном располагаются «семейные» кураторы, которые десятилетиями показывают одних и тех же, «своих» художников; на другом — кураторы с более открытой системой отбора, не перестающие вести исследовательскую работу. Интересно, что вам удалось занять некую промежуточную позицию.
Может, оно и так. Но я не думаю, что куратор способен занимать «промежуточную позицию», потому что рано или поздно — и скорее рано, чем поздно, — вы вернетесь к бизнес-стратегии успеха. Если у вас в жизни был какой-то период, который лично для вас сложился удачно, то, естественно, вы будете вспоминать его с особой симпатией. Если бы я по-прежнему вращался в арт-мире, то, возможно, продолжал бы поддерживать некоторые деловые контакты с художниками 1960-х. Не вижу в этом проблемы. Но, с другой стороны, отношения, унаследованные от «старых добрых времен», за годы могут утратить свое содержание, потому что люди меняются; и лично я стараюсь избегать подобных комфортных ситуаций, к которым зачастую уже невозможно относиться критически, и меняю сферу интересов и деятельности каждые десять-пятнадцать лет. Но если говорить об арт-мире, то для меня гораздо более серьезная проблема — когда люди судят об искусстве и о художественных процессах не по тому, что они видят, а по тому, что слышат, — что не имеет никакого отношения к тому тесному сотрудничеству, о котором у нас шла речь; это, мне кажется, гораздо хуже. Я считаю, что вопрос личного обновления, поддержания в себе азарта — очень насущная проблема, с которой сталкивается каждый. Но если вы остаетесь в той же профессии, в той же среде, занимаетесь тем же делом и с теми же людьми, не думаю, чтобы у вас было много шансов этот азарт сохранить.
Феликс Фенеон — интересный пример человека, который, как и вы, менял профессии. Сначала он дружил со [Стефаном] Малларме, Жоржем Серра, [Анри де] Тулуз-Лотреком, потом стал репортером в одной ежедневной газете, потом работал в министерстве, участвовал в анархистском движении, а в 1920-х годах вроде как исчез. Вот такие у него были разные занятия.
Я не знаком с биографией этого человека — знаю только то, что вы мне сейчас рассказали, — но поддерживать уровень адреналина и азарта — это очень, очень серьезная проблема в жизни каждого, а не только людей арт-мира. Думаю, я пришел к такому modus vivendi, который предполагает «пересменок» каждые десять-пятнадцать лет, именно чтобы кровь не застаивалась. Внешне, наверное, это выглядит как радикальная перемена, но для меня она логична и постепенна. Если бы я остался в арт-мире, то оказался бы в ловушке и превратился в собственную карикатуру.
Многие художники боятся того, что их произведения превратятся в клише.
Что они станут пародией на самих себя. Думаю, даже о тех людях, кого я знаю и уважаю, можно сказать, что они ставят себя в ситуацию — или стиль жизни их к этому вынуждает, — которой присущ определенный консерватизм.
От художника ждут повторения одного и того же.
Есть ожидания со стороны общества, и эти ожидания тоже связаны с определенным образом жизни, с тем, что мы становимся старше, надеемся, что станем успешными, хотим быть «большими боссами» и «гранд-дамам и». Я могу говорить только за себя, но все же мне кажется, что это очень серьезная проблема в жизни любого человека — поддерживать в себе интерес к чему-то, постоянно искать новый критический подход к своему делу, — и я всегда старался действовать именно так: когда издавал политическую литературу, занимался исследованиями в области левых медиа или изучал историю текстиля. Сейчас я работаю над библиографией по истории текстиля и много раз задавался вопросом, почему ни один музей не сделал этого много лет назад.
И почему же это не было сделано раньше?
Не уверен, что действительно могу ответить на этот вопрос. Литература по этому предмету крайне разнообразна и разрозненна; есть историко-художественные исследования о текстиле, есть политические и экономические, есть книжки о всяких красивых орнаментах, но все они существуют совершенно отдельно друг от друга и никогда не сводились вместе. Историю литературы составляет множество элементов; есть книги про холстину, про гобелены, про ковры и одежду, про шелковые и стеганые ткани, про вышивку, про набивные ткани, про шатры и пр., но история текстиля как что-то единое отсутствует. Моя работа над библиографией — это попытка свести эту литературу воедино, и вместе с тем это — политический проект, потому что текстиль является одновременно искусством, ремеслом и бизнесом — первой крупной капиталистической индустрией. В одном типе общества есть идея ремесла, в другом — идея исторического и социального развития от «прикладного искусства» к «изящным искусствам». Я адресую так много вопросов к предмету своего исследования именно потому, что пытаюсь взглянуть на него критически, свежим взглядом. В арт-мире хорошим примером человека, который сознательно избегал повторений, был Харальд Зееман.
