Красный Ярда - [94]

Панушка отправился в липницкий замок писать этюды. Гашек и Штепанек потащили за ним этюдник и складной стул. На всем пути писателя приветствовали его новые знакомые — староста Райдл, сапожник Крупичка, портной Амха, лесничий Бем и сразу три учителя — Мареш, Шикирж и Якль. Гашек дружески отвечал на их приветствия и успевал обменяться с каждым какими-нибудь шутками. Это и радовало, и удивляло Панушку: его друг быстро стал здесь своим человеком.

Панушка уселся с этюдником во дворе замка у груды камней и стал работать, а Гашек и Штепанек вбили колышки, натянули на них проволоку, привязали к ней свиные колбаски и развели костер.

— Я буду диктовать, — сказал Гашек писарю, — доставай бумагу.

Пока Штепанек готовился записывать, Гашек незаметно достал из карманов куртки несколько картофелин и положил их в золу.

Некоторое время все были заняты своими делами: Панушка работал кистью, Гашек, прохаживаясь с заложенными за спину руками, диктовал писарю очередные страницы «Швейка», а Штепанек быстро строчил карандашом. Диктуя, писатель не спускал глаз с костра, временами умолкал, присаживался к огню и что-то ворошил в золе. Ветер донес до Панушки запах печеных колбасок. Он не устоял, и, отложив кисти и палитру, потянулся к костру:

— Не пора ли нам перекусить?

— Пора, — ответил Гашек и подал колбаски Панушке и Штепанеку. Пошарив в золе, писатель вынул картофелины и роздал их.

— Я только теперь раскусил тебя, Ярда, — сказал Панушка. — Ты — романтик. Я догадался бы взять с собой колбасу и еще кое-что, но никогда бы не подумал о картошке. А она — отличнейший деликатес на лоне природы.

— Старая привычка. В студенческие годы я много бродил по Австро-Венгрии, часто ночевал под открытым небом у костра и пек картошку. Немало бессонных ночей я провел у костров в России — там на протяжении всего моего пути от Буга до Байкала всегда находилось место для такого костра. Немало покурено махорки, выпито чаю и съедено печеной картошки. Бывало, сидишь у костра, печешь картошку, и пишешь срочную статью для красноармейской газеты.

— Ярда, как чувствует себя Шура? — спросил Панушка. — Она не соскучилась по России?

— Соскучилась. Сильно тоскует. С утра до ночи твердит: «Эх, съездить бы на часок в Уфу, посмотреть, как там живут наши». Я говорю ей: «Там хорошо. Нет ни одного паршивого легионера. Теперь они все здесь». Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, пою ей шуточную русскую песенку про серенького козлика. Но это не помогает. Она подружилась с Анной Пономаревой, женой Коларжа. Как соберутся вместе, так поют печальную русскую песню о рябине. Для меня же Липница — настоящий рай. Здесь необыкновенная тишина, и я работаю гораздо усерднее, чем в России и Праге. Зауэр упрекает меня, что я посылаю ему «Швейка» небольшими кусками, но он не знает, какого это стоит труда. Я ежедневно пишу. У меня в голове уйма новых замыслов, а издатели осаждают меня своими предложениями. По-моему, они просто рехнулись: хотят, чтобы я писал по их заказам. Я — не машина. Делаю только то, что в человеческих силах. Издатель Адольф Сынек просит меня написать о легионерах и о жизни в России. Недавно у меня побывал Эмиль Лонген — ему нужна пьеса по книге Эгона Эрвина Киша «Путешествие парохода А. Ланна вокруг света». Лонген — негодяй. Он смеется надо мной, что я дружу с лесничим Бемом, ожирел, боюсь смерти, как черт ладана. Я никогда не видел в нем настоящего друга, но и не ожидал от него такой пакости со «Швейком». Он хотел обокрасть меня, поставил «Швейка» в пражской «Адрии» без моего согласия. Только после моего решительного вмешательства он частично возместил мне убыток. Дело доходит до анекдотов. На днях явился ко мне издатель и просил написать роман под названием «Как я стал большевиком». Он вручил мне аванс в тысячу крон. Писать я, конечно, не буду, но деньги мне сейчас кстати. А вчера какой-то субъект умолял написать поэмку о богородице — возлюбленной семи разбойников. Я спустил его с лестницы. Я не стану тратить ни одной минуты на такие пустяки. Не хочу, чтобы повсюду склоняли мое имя. Сейчас главное у меня — «Швейк».

— А когда ты собираешься его кончать?

— Не знаю. Это целая эпопея. С тех пор, как Штепанек стал моим писарем, работа пошла вдвое быстрее. Думаю, что весь «Швейк» будет готов в будущем году.

— А чем ты кончишь свой роман?

Гашек еще неясно представлял себе конец романа, но сказал:

— Думаю, что после войны Швейк вернется на родину: должен же он встретиться в шесть часов вечера после войны в трактире «У Чаши» с сапером Водичкой. Он будет страшно удивлен тем, что увидит дома. Вероятно, напишу еще две части. Я не позволю Швейку умереть даже в конце книги. Я совершил бы непростительную ошибку, если бы похоронил его. Нет, я никогда не примирюсь с его смертью.

— А какая судьба ждет подпоручика Дуба? — спросил Панушка.

— Вижу, он пришелся тебе по душе, — засмеялся Гашек. — Этот субъект получит все, чего он заслуживает. Дуб встретится с поваром Юрайдой в сортире, и тот, видя, что свидетелей нет, застрелит подпоручика. Дуб упадет головой в дыру и захлебнется в испражнениях. Устраивает тебя такой конец?