Красный Ярда - [20]

«Кредо» Нейманна стало политическим манифестом анархистов. Все знали его наизусть, но любили слушать, как читает Нейманн. Нейманн встал, горделиво поднял голову и начал читать звучным голосом, чеканя каждое слово:

— Верую в Сатану, что есть жизнь, познанье и гордость…

Потом поднялся Франтишек Гельнер. Словно желая умерить оптимизм Нейманна изрядной долей холодного уныния, Гельнер вернулся из вселенских сфер на порочную землю: он упрекал друзей за то, что они праздно проводят время, ходят по увеселительным заведениям, слишком много говорят о разрушении основ и безобидно пародируют друг друга. Он осуждал своих единомышленников за то, что они разучились по-настоящему любить и размениваются на случайные флирты.

Гашек заметил, что стихи Гельнера никого не обидели — либо за анархистами водились подобные грешки, либо осуждение нравов стало амплуа Гельнера. Лишь Нейманн шутливо выбранил его:

— Франта, ты предвзято критикуешь наше учение. Анархокоммунизм — не только разрушение и неверие, он — и созидание, и вера в счастье.

Апостол призывал своих учеников не продавать господам свои руки, сердца и убеждения, а поэта Франту Гельнера — отрешиться от неверия в свои силы. Доводы апостола всем понравились. Анархисты считали себя борцами, и никто из них не думал, что Гельнер и вправду обвиняет их в том, что «их меч покрыла ржавчина».

— Богумир, — обратился Нейманн к Шмералю, — расскажи нам, как русские рабочие отрешаются от неверия в свои силы. Мы должны черпать веру в наше дело у русских.

Взгляды присутствующих обратились в сторону Шмераля — он заведовал иностранным отделом в газете «Право лиду» и всегда был в курсе мировых событий.

— Я шел к вам, Станда, — протирая стекла очков, отозвался Шмераль, — и думал, что товарищи обязательно будут говорить о русской революции. Анархистам это надо знать. Вы слышали о кровавом воскресенье. После него народ разуверился в царе и стал верить только себе. Он сам, своими силами, борется теперь за лучшую жизнь. События в Лодзи и в Одессе говорят о новом подъеме русской революции. Теперь народ борется против самодержавия с оружием в руках. К нему присоединяются армия и флот…

Шмераль рассказал о том, как бились лодзинские рабочие с казаками и полицией. Потом перешел к самому главному:

— Когда в Одессе вспыхнула всеобщая забастовка, в порт вошел броненосец «Потемкин». Корабль поднял на мачте красный флаг и поддержал рабочих. То, что сделала команда «Потемкина», может повториться на других кораблях. Флот перестает поддерживать царизм.

— Слава «Потемкину»! — крикнул Боучек.

— Русские рабочие — молодцы, — сказал Шрамек. — Они показали нам, как надо бороться за коммуну.

— Долой Николая Второго! — пробасил Гельнер.

В комнату вбежал хозяин с вытаращенными от ужаса глазами и предупредил:

— Господа! В моем заведении — никакой политики!

Когда он вышел, Михал Каха решил, что настало его время. Открыв печную дверцу, он вынул из печки две большие пачки с листовками и, шепча что-то каждому на ухо, роздал их.

— Хорошо бы отнести эти листовки на фабрики, заводы, в мастерские, — сказал он Гашеку.

Гашек взял несколько листовок и спрятал их за пазуху.

Анархисты стали расходиться. Ярда простился со всеми и направился домой. Было поздно. Только кое-где прохаживались полицейские. Ярда вспомнил о листовках, которые сунул ему Каха. Не нести же их домой!

Самым подходящим местом для агитации ему показался двуглавый орел над дверями полицейского участка. В лапы этой птичке он решил сунуть листовки. Но орел был надежно прикреплен к металлической вывеске. Ярда вынул из кармана перочинный нож, чтобы поддеть лапу, державшую скипетр, когда лапа полицейского легла ему на плечо.

Ярду втащили в полицейский участок.

— Кто дал вам право портить двери участка? — спросил у Ярды полицейский начальник.

— Я сам взял это право, — ответил Гашек.

— Не понимаю, — раздраженно бросил тот.

— Я объясню. Это старая история. Однажды два брата, одетые в шкуры животных, взяли каменные молотки и пошли на охоту. Они увидели огромного медведя и одновременно бросили в него свои молотки…

— Это сказка…

— Нет, это быль, — не моргнув глазом, продолжал Ярда. — «Я убил медведя», — сказал старший брат. «Нет, я, — возразил младший. «Но я имею право на него!» — сказал старший, ударил молотком младшего и убил его. Разве, пан начальник, старший не сам добился этого права?

— Это — бредни подвыпившего анархиста, молодой человек! — сказал полицейский начальник, поняв, куда гнет Ярда. — Вы меня не удивите! Я знаю вашего брата — проспитесь и опять ведете себя как порядочные люди. Вы, вероятно, слушали анархистскую болтовню в «Деминках». Идите-ка домой. Нам и без вас хватает работы!

Гашек вышел из участка и задумался. Несмотря на свою молодость, он успел познакомиться с разными партиями. Младочехи, жалкие трусы-приспособленцы, не могли защищать свой народ от произвола австрийских властей. Реалисты-масариковцы — просто краснобаи. Национальные социалисты — не национальные рабочие, а штрейкбрехеры. Христианские социалисты носятся со своим непротивлением злу насилием. Социал-демократы на словах клянутся в верности Марксу, а на деле отказываются от него, все время говорят о всеобщем избирательном праве и о культурно-национальной автономии, как о социальной панацее. Они восхищаются борьбой русских рабочих, а сами не могут расстаться со своими канарейками.