Красный Яр. Это моя земля - [41]

Алиса к скамейке так и присохла. Или примерзла — потому как от внезапного дедовского безумия похолодела вся до мизинцев.

Селен уже не сидел — упал на землю лицом в колючую траву, раскинул руки-ноги в стороны, надрывно стонал, но стон его не глох, а усиливался под землей и нарастал тяжелым гулом, проникал в корни деревьев, в фундамент бани, завозни и дома, резонировал и раздавался ото всюду сразу. Будто стонал сам газон, и две старые березы у флигеля, и бревенчатые стены, и кирпичная кладка, что охраняет музей от пожара. «Ууу-эээ-ыыы», — выла усадьба. Алиса закрыла уши руками, но низкий плотный звук проникал через кожу, глаза — вот уже в голове гудело, стонало и вибрировало.

Старик, пошатываясь, поднялся на колени и вытянутые руки. Неуверенно, вот-вот упадет, стоял по-собачьи секунду-другую, а потом как прыгнет! Сразу на ноги, во весь рост. И не старик он больше: высокий, крепкий мужик с рубленым темным лицом, с черной густой бородой. Весь как из топляка вытесан — линии прямые, прочные, тени на лице глубокие, глаз будто совсем нет — две черных дыры, ни проблеска света. «Не деревянный, стальной», — успела подумать Алиса. А потом ее скамейка опрокинулась, свалив наездницу макушкой в кусты. Утоптанная дорожка содрогнулась и пошла волной, задрожала и рассыпалась дровница, короткие тяжелые обрубки покатились по газону в разные стороны, по беленой противопожарной стене змеей ползла черная тонкая трещина. Затылок саднило, по щеке хлестануло ветками, царапину жгло. Алиса уцепилась за ствол, села на землю, ощупала лицо — так и есть, кровь.

Черный мужик расправил плечи, не спеша, по-хозяйски осмотрелся, недовольно нахмурился и начал расти. Весь равномерно, в разные стороны. Вот уже два человеческих роста, еще выше, вот и баня стала по пояс. Тогда, заслонив глаза от солнца, еще раз оглядел окрестности — теперь ему ни забор не помеха, ни сам суриковский дом.

— Туда и дорога, — сказал непонятное мужик густым плотным голосом.

Наклонился, поднял Балладу с земли, заметил Алису:

— А, здесь еще. Бежала бы. Ты не здешняя, не виноватая, догонять не буду.

Алиса не шевелилась, молча таращилась на черного великана. В Секретке всякое видела, да разве к такому привыкнешь.

— Как знаешь, — пожал плечами мужик, — а я пойду. Мне к Енисею надо. Сила — там, — и развернулся к выходу. Гигантские сапоги под тяжестью тела на полкаблука вмялись в землю.

— Погодите, — очнулась Алиса, с испуга снова затараторила: — Вы куда? И кто? Где Селен?

Исполин остановился посередине двора, обернулся. Надо же, какая ухмылка страшная.

— Нет больше Селена. Не будет. Не нужен. Сдался старый мотыль.

— А ты… вы тогда кто? — Алиса тоже поднялась на ноги, благо тропинка перестала дрожать.

— Я Черный, — просто ответил мужик, — Селенова оборотка. Был. Теперь он — моя. Теперь я лицо, а он — эта… тень.

— То есть ты… вы и есть Селен? — сообразила Алиса и сделала два несмелых шага к здоровяку.

— Ну, пусть так. Был Селен, да весь вышел. Теперь Черный. Ладно, бывай, привет Секретке.

— А вы куда? Верните документ. Мне перевод нужен. Я же к вам за рецептом пришла. То есть к Селену.

— К Селену пришла, у Селена и спрашивай, — пробасил Черный и снова осклабился, — за рецепт спасибо. Вот чего не хватало.

— Погодите, вы его разгадали! Вы все поняли! Расскажите немедленно! У нас Пипец скоро, а вы шутки шутить, — взвилась Алиса. Отважная все же девушка.

— Дура ты. Вам теперь Пипец до лампочки — не до него будет. Сила за мной, где взять — знаю.

— Товарищ Черный, — расхрабрилась Алиса, — не знаю, на кой вам топливо, но у нас целый город под угрозой.

— Ослеп твой город! — перебил Черный, и голос его страшно налился и загудел. — Душу затоптал, и поделом. Разнесу, сотру, Пипец раем покажется. Да только некому будет. Каждого с корнем вырву, как моих вырвали. Ни одного гаража не оставлю — по камням разберу. Они, — Черный широко махнул ручищей над музейными воротами, — они здесь не хозяева! Леса жгли, зверя били — терпел. Народ мой извели — в кровь зубы сгрыз, но терпел. Плотиной в реке все живое перемололи в кровавую жижу — и то выдержал. Но ее, Марию, я им не прощу! Выжгу! Потом разворочу плотину, и пусть все будет, как веками было, пока мурашей этих не было!

С последними словами гигант размахнулся и кулачищем по земле как даст! Газон под ногами у Алисы снова ходуном пошел. Вокруг стало жарко, двор резко заволокло плотным дымом, глаза защипало. Где-то сбоку тихо застрекотало: по бревенчатой бане побежали искры, сухое дерево весело загорелось.

Тогда стало страшно.

— Бегите, муравьи, бегите, — орал Черный, но уже не Алисе, а над домами, на улицу, и голос его набатом разносился вокруг, — спасайте ваши бетонные коробки. Скоро через них вода хлынет! Смоет вас! И памяти не останется! Иэээээээх! — снова руку занес, кулаком землю бить будет.

— Сеня, — тонко раздалось за высокой уличной оградой, — Сеня, Сенечка! Подожди!

Черный так и замер — со сжатым кулаком.

Узкая рука показалась в щели между досок, кто-то снаружи нашарил и отпер щеколду. Тяжелая дверь с лязгом подалась. В створе ворот, между суетной улицей Ленина и замершим двором музейной усадьбы, на границе двух миров стояла Мозгалевская. Обычно серая сутулая селедка в очках-самоглядах, сейчас она была… сама весна. Волосы рассыпаны, босая, румяная, прямая, как струна — одной рукой она опиралась на деревянное полотно калитки, другую держала на груди, прерывисто шумно дышала.