Красный Яр. Это моя земля - [25]

На еженедельных планерках шеф орет так, что стекла в переговорных дрожат. Я знаю его прозвище среди своих — Медведь. Кричит, что аналитиков распустят и посадят за преступную халатность, но сначала нас, конечно, нас всех съедят змеи.

Шеф показывает на карту, мы потеряли половину Империи. На юге — песчаные змеи, в Крыму держится только Бахчисарай, татары — прекрасные воины,но змеи все сжимают кольцо. Черные гадюки на севере наступают, выжирая все на своем пути. Недавно пала далекая захиревшая маленькая Москва, которая держалась только за счет белокаменного Кремля. Московские беженцы уже доехали к нам в Красный Яр.

Самая большая территория у нас, несмотря на то, что наши племена змей и опаснее, и злее. Люди в Сибири сплоченнее. Это нас и спасло.

Из окон высотки, единственной в городе, видно Енисей и оба берега на много километров вокруг. Облицованная пуленепробиваемым стеклом башня — наша крепость. Если змеи решат напасть в открытую, то это будет трудная мишень.

Моя работа — слушать звуки и вылавливать все странное, необычное. Мой кабинет — это жужжащий улей, десятки ульев, за которыми я одновременно слежу. Сначала это тихий звук. Он приближается, увеличивается и оглушает. По звуку можно определить нападения, иногда их так много, что меня пробирает страх — кажется, сейчас змеи ворвутся прямо сюда. Будто они уже здесь.

Только на ринге страх отступает, только когда бьешь и под перчаткой хрустят кости противника, только когда слышишь треск своей рвущейся кожи, когда чувствуешь боль. Страх отступает. И наступает удовлетворение и спокойствие. Слушаешь свое дыхание, опускаешься как в ванну с пустырником и лавандой. Расслабляешься, как на седативных. Пожимаешь руку после боя, обнимаешь спарринг-партнера и чувствуешь тепло руки и тела, чужое дыхание, чувствуешь: ты не одна, ты здесь и сейчас, ты жива.

Каждую неделю хожу к татуировщику. Змеиную кожу я начала набивать еще подростком, понемногу, на всем теле. Первую чешуйку била себе сама, иголкой на запястье. Каждый найденный змей — новая чешуйка. На этой неделе татуировщик приступает к моему второму рукаву, на первый ушло десять лет.

Сегодня городской праздник, праздник бога Солнца. Нескольких детенышей змей, взятых живыми, протащат по городу на цепях — это древняя традиция. Вряд ли от них что-то останется: дети швыряют камни, взрослые рвут их на части. Змей убили, съели, забрали к себе многих отцов, матерей и детей.

На работе в каждом лифте и коридоре — экраны. И днем и ночью идут новости, будто у нас не хватает информации. Сводки, обсуждения, ток-шоу, перемалывание одного и того же. «Если бы наши биологические виды могли спариваться и давать потомство, — говорит ученый в передаче, — то мы давно бы жили в мире». Чушь, с племенем птиц мы не можем спариваться, но они людей не едят, и живем мы в относительном мире. Против общего врага, конечно. Если бы не птицы, мы вообще мало что знали бы о змеях, не видели бы их нор и замков. Так близко к ним, кроме птиц, никто подобраться не смог бы.

Киваю птице на входе. Их племя — хорошие охранники, охотники, разведчики. Да, птиц, естественно, держат в клетках, на закрытых территориях. Но это для общего блага.

Я не люблю говорить, я люблю слушать. До пяти лет все считали меня немой, говорили: змей съел ее язык. В шумной многоголосой теткиной семье я была самой худой и напуганной. Я боялась всего: одиночества, громких звуков, утренних часов, когда двоюродные братья, тетины сыновья, забирались ко мне в кровать. Поэтому, когда я начала говорить, я сразу начала врать. «Нет, мне не больно», — говорила я им, когда они щипали, щекотали, лезли ко мне, выкручивали руки, пока однажды не сломали запястье. После этого они отстали — им влетело, потому что ни убирать, ни готовить в свои шесть с рукой на перевязи я не могла.

«Мне не страшно, — говорила я, когда меня принимали на работу после школы и проверяли на детекторе лжи. — Я не боюсь змей».

Его привозят под конец моей смены. Я слышу, как хрустят шины по гравию, слышу клекот птиц-охранников на въезде. Я так привыкла выискивать змей по звукам в лесах, тянущихся на тысячи километров, уставленных микрофонами, что здесь, на работе, я слышу его через стены, через вентиляционные шахты, через короба. Его везут в бронированной клетке, сначала по коридорам, потом поднимают на лифте куда-то наверх — в допросную. На работе никого нет, все на празднике, поэтому из моего отдела вызывают только меня как руководителя.

Змеи редко сдаются живыми, за это их можно уважать как сильных и гордых врагов. Этот сам вышел на патруль. Шеф говорит: «Надо понять, чего он хочет».

Все удивлены: со змеями много раз пытались наладить дипломатические отношения, но за столетия известна лишь пара-тройка успешных контактов. Каждый новый царь начинает правление, либо пытаясь договориться и закончить войну, либо развязывая еще более жестокую, чтобы выжечь их всех.

Я рассматриваю его через тройное пуленепробиваемое стекло. Я знаю, что это три стекла, склеенные между собой, потому что слышу треск клея, который удерживает три огромные пластины. Я пытаюсь услышать змея.