Красный властелин - [50]

— Да, там проходили ежегодные сборы резервистов рядового состава, и…

— А потом всё удачно сгорело при драконьем налёте, в том числе и бумаги. Какое странное совпадение, не находишь?

Матвей стиснул зубы и засопел. В глотку себе забей эти совпадения, сволочь!

— Не нахожу. Я не терял.

— Замечательно! — обрадовался командир заградотряда. — Ты не терял, а вот твои товарищи… если их можно так назвать. В смысле, товарищами.

— Ну? — Барабаш смотрел в упор, ожидая продолжения. — Что не так?

— А всё не так. Про одного говоришь, будто потерял память, другой же вообще потерял чувство меры. Как говорится — ври, да не завирайся! Сказки про полёты над пиктийской столицей и бомбардировки дворца императрицы…

Понуро молчавший Михась не выдержал:

— Не дворец, а драконий питомник! На дворец другие звенья шли! — обернулся за подтверждением к профессору, но, вспомнив, тяжело вздохнул. — Но я на самом деле там летал. Может быть, всё засекретили?

— Ага, и открыли тайну только тебе, неизвестно каким образом оказавшемуся в тылу противника. Ты себе льстишь, молодой человек.

— Но проверить… — растерянно пробормотал Михась.

— Как только получу кристалл связи непосредственно с Владыкой или одним из адептов Триады, так непременно это сделаю, — рассмеялся сотник. — Или попросить, чтоб его сделали прямо тут? Профессор, вы же преподавали в университете кристалловедение?

Баргузин беспомощно развёл руками, а вместо него ответил Матвей:

— Он говорил, что какую-то словесность и древний шаманизм. Или шаманство, кажется.

— А сам ответить не в состоянии?

— Но я же рассказывал — Еремей потерял память и онемел.

— Совсем?

— Надеюсь, не навсегда.

— Я тоже надеюсь.

Старший десятник мысленно грубо нарушил дисциплину и субординацию, обозвав про себя Елизара Мартина выкидышем от противоестественной связи лишайного гэльского варра с дохлым винторогим кагулом. Ну не объяснять же, что Еремей в разговорах часто начал переходить на неизвестный язык, одна часть слов в котором похожа на боевые заклинания, а другие звучат великолепными в своей красоте и сочности ругательствами. Нет уж, лучше объявить свихнувшегося профессора немым. Бережёного Триада бережёт…

Помолчать ему всяко лучше, ибо если даже Баргузина не примут за пиктийского лазутчика, что маловероятно, то отправят в столицу, дабы всласть покопаться в мозгах в поисках новых знаний. Не руками, конечно… есть более действенные способы у товарищей со значком Недрёманного Ока на накидках. Оно кому надо?

— Не получается, значит, у нас разговора, — огорчился сотник. — Тогда другое подскажите… Что это такое и где вы его взяли?

Елизар сдёрнул лежавшую на раскладном столике холстину, открывая прихваченную из эрлиховой пещеры странную огнеплюйку. И что же её Михась с собой таскал, аблизьян неумытый? Да и сам хорош — мог бы приказать закопать найденный артефакт куда поглубже. Нет же, пожалел добычу!

— Не хотите говорить, — командир заградотряда сделал правильный вывод и хлопнул в ладоши. Коротко бросил заглянувшему в палатку десятнику: — Увести.

В землянке, приспособленной под тюремную камеру, тепло и сухо. Походная печка в углу раскалилась до малинового свечения, рядом ящик с древесным углём, у выхода бадья для прочих удобств… живи и не тужи. Единственный вопрос — сколько той жизни осталось? Вроде бы не принято в Родении отправлять людей на встречу с Триадой лишь по подозрению без всякого суда и следствия, но нужно же когда-нибудь попробовать? Почему не начать с них?

— Что с нами будет? — Михась лежал на укрытых старым сеном нарах, закинув руки за голову, и вроде ни к кому не обращался. Мысли вслух.

— Ясное дело, — живо откликнулся мающийся от безделья старший десятник. — Завтра нас расстреляют перед строем, а послезавтра отправят на шахты. Кристаллы добывать будем.

— Мёртвые на шахтах не работают.

— Ты откуда знаешь?

— У меня родной дядя до войны медным рудником заведовал.

— Вот! Медным! А кристаллы только мертвяками! Ерёма, подтверди.

Бывший профессор вздохнул и повернулся лицом к забранной горбылём стенке, но старший десятник использовал его молчание как знак согласия.

— Вот видишь, Михась, если Еремей про это забыл, значит, было о чём забывать.

Лётчик плюнул, попав в низкий потолок, и тоже отвернулся. В то, что сотник не разберётся в их невиновности и честности, как-то не верилось. Не хотелось бы умирать глупо. В бою — ещё куда ни шло, а лучше, конечно, при совершении подвига. Так не страшно. Умирать вообще не страшно, иначе бы не вызвался добровольцем в лётный отряд, но хочется сделать это с чувством и толком. Но без расстановки. Да.

— Профессор, вы спите?

— Чего тебе?

— А как вы думаете…

— Обычно я думаю молча, — недовольно пробурчал Баргузин и попросил: — Ты тоже помолчи, а?

В палатке командира тоже происходил разговор, но куда как более оживлённый и содержательный — фляжка с золотистым легойским способствует откровенному развязыванию языков. Здесь можно. Здесь не учебный лагерь с его возведённой в абсолют дисциплиной.

— Не предатели они, командир, точно тебе говорю, — десятник сделал осторожный глоток. — Немного темнят, не без этого, но не предатели.