14-год от обретения Беловодья.
Вислоухий щенок сопротивлялся и упорно отказывался есть аппетитное варево из молодой крапивы, щавеля, одуванчиков и жирной глины, сваренное специально для него. Наверное, из-за того, что большая деревянная ложка ему в пасть не помещалась.
— Держи крепче! — прикрикнула Милка на младшего брата. — Ты же не хочешь, чтобы Буян умер от голода?
Пятилетний Минька отчаянно замотал головой. Он никогда не встречался с голодом, но по рассказам старших, это чудовище раньше часто приходило в их деревню и забирало с собой не только детей со стариками, но даже крепких мужиков не щадило. А потом государь-кесарь запретил голоду появляться в своём государстве, а патриарх предал страшилище анафеме.
Однако Буян от похлёбки отказывался, и больно тяпнул Миньку за палец, после чего вырвался из рук и сбежал в заросли малины.
— Растяпа! — рассердилась Милка. — Как теперь его ловить?
Минька представил, что из-за его неловкости в деревню может вернуться голод и громко заревел, размазывая слёзы по лицу грязными кулаками. Оно же… оно же… это чудовище… Матушку с батюшкой жалко! И Милку тоже жалко!
— Хватит реветь, — старшая сестра погладила братца по лохматой голове. — Не получилось с Буяном, получится с Мурлыкой.
— Мурлыка! — Минька перестал плакать и широко улыбнулся.
Кот, привезённый отцом с ярмарки в далёкой и таинственной Любимовке, был гордостью их семьи и завистью всей округи. Шутка ли, два рубля серебром! Почти как лошадь! Зато и пользы не меньше — полосатый пушистый зверь извёл чуть ли не всех мышей в деревне, и пару раз притаскивал из леса задушенных козюль. Козюли, они ведь почти как голод — ужалит, и трёх дней не проживёшь.
— Ну что, идём кормить Мурлыку?
— Идём, — согласился Минька, но остановился, прислушиваясь к далёкому конскому топоту. — Это кто?
Сестра отмахнулась:
— Небось татары в набег пошли.
— Хочу посмотреть!
— Да что на них смотреть? Татары как татары… Да они всё равно к батюшке заедут, дома и посмотришь.
* * *
И в самом деле, у ворот родного дома детишки оказались одновременно с богато одетым всадником, важно восседающем на вороном жеребце. Это у них привычка такая, раз начальный человек, так конь непременно вороной. Ну, или гнедой, если в невеликих чинах.
Гость, однако, не стал чваниться и надуваться спесью, и спешился, бросив поводья сопровождающему его воину. Во двор зашел на своих двоих, проявляя уважение к хозяину. Только заорал страшным голосом:
— Эй, бачка, выходи, биться будем!
Отец, ухмыляясь в бороду, спустился с крыльца и сгрёб татарина в охапку:
— Карим, чёртушка старый, какими судьбами? — и обернулся к дому. — Мать, собирай на стол!
— Потом пировать будем, Демьян, — татарин с трудом освободился из объятий деревенского старосты. — Времени нет, я же в набеге.
— Успеешь ещё набегаться! Мы сколько с тобой не виделись, лет шесть или семь?
— Семь. С самой осады Гамбурга и не виделись.
— Вот видишь! И ты хочешь, чтобы я тебя отпустил голодного и без разговоров? Не по-человечески это, Карим.
Минька оживился, и даже показалось, будто его уши зашевелились. Ну прямо как у Мурлыки, почуявшего скребущуюся мышку. Отец о своём участии в войне рассказывал мало и неохотно, и от большинства вопросов отмахивался, обещая надрать задницу крапивой за излишнее любопытство. А как хотелось бы послушать… Ведь не простым воем был, а целым десятником особливой сотни!
— Умеешь ты уговаривать, Демьян, — рассмеялся татарин. — Тогда я сейчас своим скажу, что задержимся на пару дней. Печать в набеговой подорожной поставишь?
— Да не вопрос, Карим. Только давай побыстрее, а то меды прокиснут.
— У нас не успеют прокиснуть.
А потом случилось чудо — татарин покопался в висевшей на боку кожаной суме, и достал два огромных петушка на палочке. Один ярко-красный, другой жёлтый. Протянул Миньке с Милкой и поощрительно улыбнулся.
— Карим… — охнул отец. — Это же…
— Отстал ты от жизни в своей глуши, Демьян. У нас в Касимове сахар уже дешевле железа стоит. А этот вообще с моего завода.
— Как это?
— А вот так! — самодовольно ухмыльнулся Карим. — В последний набег иду, а потом на этот… как его там… пен-ци-он! Почитай двадцать лет в седле. Подал прошение императору, и тот дал разрешение осесть на земле. Теперь всё, откочевал своё, пусть молодняк кочует.
— Стареешь?
— Мудрее становлюсь, — татарин вытащил из всё той же сумки какую-то бумагу. — Печать сразу поставь, а то не до неё нам будет.
— Угу, — кивнул отец и уткнулся в грамотку. — Ого, шестерых разбойников под Муромом взяли?
— Повезло, — пожал плечами Карим. — Иной раз за весь набег ни одного татя, а тут в самом начале прибыток.
— Почём их сейчас принимают?
— Никак подзаработать решил, десятник? А не получится.
— Вывели всех?
— Да нет, — опять ухмыльнулся татарин. — Кто же их у тебя без набеговой подорожной возьмёт? Вдруг ты объявишь татем соседа, что твою межу перепахал?
— А вы, стало быть, невинных не хватаете?
— А нам, стало быть, за невинных людей верёвка полагается. А в Сыскном приказе этот… как его там… полиграф, вот!
— Грек?
— Механизма хитрая, что лжу видит.
— Однако.
— Вот так вот и живём, Демьян. Ладно, пошёл я, а ты меды готовь. Я быстро.
