Красный ветер - [4]

…За стол еще не приглашали, и гости расхаживали вдоль стен огромного зала, любуясь полотнами известных мастеров живописи. Гильом, который, оказывается, многих здесь знал, говорил Шарвену, указывая то на одного, то на другого человека: — Жан Ногес, фабрикант, богат, как Крез, и скуп, как Гобсек. Цели существования: а) переплюнуть миллионера Симона Леверье и б) выдать дочку за нашего Эмиля. Вон она, у окна, с мордочкой хорька и фигурой крысы, вылезшей из Сены. Говорят, Ногес дает в придачу пятьсот тысяч франков. А Эмиль как-то сболтнул: «Если бы мне пришлось на ней жениться — удушил бы в первую брачную ночь». Скоси глаза направо: Андре де Лакутюр, генерал в отставке, великий патриот Франции. Как и его отец. Когда у того спросили: «Знаете, что заявил Бисмарк по поводу нашего поражения в семьдесят первом году? „Франции оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья…“». Лакутюр ответил: «Во всем виноваты вы сами. Если бы в правительстве сидели более умные и более предприимчивые люди, Эльзас и Лотарингию можно было бы не отдать, а выгодно продать».

Камердинер время от времени провозглашал:

— Графиня де Баллен!

— Полковник Филипп де Лагранж!

— Генерал де Обюртен!

И вдруг:

— Подполковник Шарль де Голль, секретарь Высшего совета национальной обороны!

Обернулись не только Гильом и Шарвен — все неожиданно и, возможно, помимо своей воли приостановили шаг, когда в зал вошел высокий человек, на первый взгляд кажущийся нескладным, даже неуклюжим. Шарль де Голль твердо проследовал к мадам де Тенардье, склонился и учтиво поцеловал руку. Потом поднял крупную породистую голову, взглянул на генерала де Тенардье глазами, в которых, как показалось Шарвену было больше холода, чем учтивости, и сказал:

— Разрешите поздравить вас, господин генерал, с семейным торжеством. Я много наслышан о капитане Эмиле де Тенардье как о командире незаурядной воли и незаурядных способностей. Мне доставляет удовольствие сказать вам об этом потому, что, к сожалению, таких слов не скажешь о многих офицерах нашей армии.

— Вы так думаете? — усмехнулся генерал. — Не слишком ли мрачно, господин де Голль? Лично мне кажется, что офицерам нашей армии не нужно занимать качеств, о которых вы изволите говорить.

Де Голль ответил с плохо скрываемым сарказмом:

— Вашему оптимизму можно лишь позавидовать, господин генерал.

Шарвен легонько толкнул Гильома:

— Для гостя он не слишком вежлив, а?

— Они с ним тоже не церемонятся, — вполголоса бросил Гильом.

— Кто — они?

— Генералы Тенардье и Лакутюры… Если хочешь знать мое мнение, я скажу: держать такого одаренного, умного офицера в черном теле — постыдно для армии. И не только для армии. Он давно должен быть генералом, а не подполковником.

— Не их поля ягода? — спросил Шарвен.

— Шарль де Голль? По знатности своего рода он заткнет за пояс любого, к чьей фамилии прилепилось дворянское «де». Еще в тысяча двести десятом году король Филипп Август подарил одному из его предков — Ришару де Голлю — ленное владение в Эльбеже. Не за красивые глаза, а за заслуги перед Францией. Другой его предок — шевалье Жеан де Голль — участвовал в Семилетней войне. В тысяча четыреста шестом году с небольшим отрядом арбалетчиков он переправился через Сену и штурмовал Шарантом. Для этого надо было обладать храбростью льва. И никому другому, а именно Жеану де Голлю король поручил защищать ворота Сен-Дени, которые осаждал герцог Бургундский… Вот так, мой дорогой Арно.

— Похоже, ты собираешься писать исторический роман об этом малоизвестном подполковнике, — сказал Шарвен. — Но почему же он до сих пор не генерал? Ты можешь это объяснить?

— Почему? Потому что он не любит заглядывать в зубы сильным мира сего. Он прямо утверждает: чтобы Францию больше не постигла та же участь, что постигла ее в семьдесят первом, когда ей и вправду оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья, нам сейчас необходимо пересмотреть всю свою военную концепцию. Он утверждает: ставка на глухую оборону в будущей войне — это ставка на поражение. Он предлагает создать сильный танковый кулак, сильные подвижные механизированные части. Понимаешь? Должен быть таран! Да, таран! А лакутюры и тенардье смеются над де Голлем, военные министры называют его прожектером и, конечно, не помышляют прислушаться к голосу здравого смысла. Им жалко денег, которые потребуются для перевооружения. А кто потом будет плакать? Народ. Народ, дорогой Шарвен.

Шарвен украдкой взглянул на своего друга и поразился: никогда он не предполагал, что Гильом Боньяр, этот беззаботный в обыденной жизни человек, которому, казалось, все моря по колено, может с такой страстью, с такой неподдельной горечью думать и говорить о надвигающихся событиях. Или Шарвен плохо знал Гильома? Знал лишь поверхностно?

Гильом между тем продолжал:

— Де Голль — прирожденный стратег…

— Кажется, он направляется в нашу сторону, — перебил Шарвен. — Говори потише.

Де Голль действительно приближался. Заложив руки за спину, он шел твердым, но отнюдь не чеканным шагом, как ходят вымуштрованные служаки: в его походке скорее сказывался характер, чем привычка. Он уже прошел было мимо Гильома и Шарвена, как вдруг остановился, и на его лице мелькнула улыбка.