Красный снег - [75]

Сутолов резко встал.

— Гляди не ошибись, — сказал он поворачиваясь. — Узлы рубят — веревки не жалеют!

Вишняков промолчал. Сутолов вышел.

В наступившей тишине было слышно, как стучит пишущая машинка, как затухающе, но твердо и сердито стучат каблуки солдатских сапог Сутолова — мелкие, дробные перестукивания машинки и тяжелые, размеренные, как на войсковом параде, шаги. Вишняков вздохнул: он почувствовал внезапно навалившуюся усталость от неуверенности и смутного ожидания неудачи. Возражения Сутолова против встречи были ему понятны. Сутолов иначе не мог. В его натуре — идти прямой дорожкой, крушить, а там — будет видно. «Вали, потом поднимем!» — горазд он кричать каждую минуту, второпях, может быть, валя на землю и такое, чего никогда не возможно будет поднять. А Лиликов задал задачу. Догадка его насчет вынужденной остановки Дитриха в Казаринке любопытна. Генерал ведь, а попал в ротный окоп. Может, его и удастся прижать в этом окопе…

Вишняков приблизился к окну. Сквозь оставшуюся незамороженной щелку в стекле он увидел, как подкатили к штейгерскому дому сани-розвальни, как с них соскочил Фофа, одетый в простой полушубок, а потом акционер-директор Дитрих в полушубке получше, дубленном под замшу. Вишняков наблюдал, как шел к крыльцу Дитрих, высокий, прямой, а Фофа засуетился у коновязи, натягивая лошадям торбы. Вишняков отошел от окна, вернулся к столу, чтобы встретить прибывших сдержаннее и строже.

В дверь постучали. «Мудрено начинают», — отметил Вишняков и пригласил басовитым голосом:

— Давай заходи, кто там есть!..

Дверь немедленно открылась. Одно мгновение возле нее потолкались двое, потом Фофа пропустил Дитриха вперед. Вишняков, не поднимаясь из-за стола, ждал, пока они решат, кому входить первому. Он взглянул внимательно на Дитриха — лицо припухшее, покрытое легким морозным загаром. Глаза близоруко щурятся на все окружающее и на сидящего за столом Вишнякова. «Долго, видать, ездил, пока до Казаринки добрался», — заключил Вишняков.

— Здравствуйте, — сказал Фофа, выходя вперед. — Я приехал к вам с представителем дирекции Продугля гражданином Дитрихом…

«Кончились, стало быть, и для них господа, начались граждане», — ухмыльнулся Вишняков и поднялся.

Дитрих, сняв шапку, сдержанно поклонился.

— Заходите, коль пожаловали, — пригласил Вишняков, не ответив на поклон.

Дитриху было достаточно и того, что их пригласили. Он выпрямился и внимательно посмотрел на председателя Совета, как будто не совсем веря в это приглашение.

— К вам не так легко добраться, — сказал он, приближаясь к столу.

— Дороги всюду позамело.

— Да, на кряже метет! — воскликнул Фофа.

— Дороги не страшат, — сказал Дитрих, распутывая шарф на шее.

Вишняков удивился покорному взгляду его серых прозрачных глаз: больше бы им подобало быть жадными и злыми. Или время так перелопатило его Продуголь, что злость и жадность ушли, или поездки по Донбассу в розвальнях заставили о многом подумать. Когда-то разъезжал в мягких вагонах, для раздумий времени не оставалось.

— Что же вас страшит? — спросил Вишняков, с откровенным любопытством разглядывая Дитриха.

— Неожиданные перемены, — ответил Дитрих, — неожиданное появление новых властей… Что ни поселок, что ни станция, то и разные власти… Разрешите сесть?

— Садитесь.

— Удивительно бурное время, — продолжал Дитрих, уверенно усаживаясь. — Каждый по-своему желает перемен. На Дону — свое правительство, в Киеве — свое. Даже Одесса говорит о своем правительстве! — смеясь, заключил Дитрих.

— У нас есть одно законное правительство — Совет Народных Комиссаров в Петрограде, — жестко сказал Вишняков, показывая, что шутить на эту тему не намерен.

— Да, да, конечно! — согласился Дитрих. — У меня, например, в дороге часто спрашивали, какое правительство я признаю, и, представьте себе, я боялся отвечать прямо, потому что не знал, в зоне влияния какой власти я нахожусь. Скажу: «Совнарком» — а вдруг меня спрашивают поклонники идеи Великого Дона под скипетром атамана… Они ведь немедленно поставят меня к стенке. А мне не хочется умирать!

Дитрих опять засмеялся.

— Нам эти разные правительства тоже мешают, — сдержанно сказал Вишняков.

— Охотно вам верю! — оживленно заговорил Дитрих. — Я не только об этом. Начался непонятный для меня, промышленника, процесс создания всевозможных правительств — что ни народ, что ни крупный город, то и свой президент. Мне рассказывали, на брестских переговорах появились представители разных правительств и групп не только из России, но и из Европы. Мир играет в правительства, — закончил он, продолжая посмеиваться.

«А чего ж тебе весело, если он играет, этот мир», — насторожился Вишняков, воздерживаясь от немедленного ответа на мудреную речь Дитриха. Ему припомнился старшина военнопленных Кодаи со своей «земельной рентой». «Привычка у них одинакова — плутать вокруг да около…»

От напряжения Вишнякову стало жарко, он расстегнул ворот рубахи.

— Это кто же, по-вашему, играет?

— Рядом с вами действует есаул Черенков. Это настоящий диктатор. Нам пришлось побывать в поселках, где висят его приказы. Единственная мера наказания, которая ему нравится, — расстрел. За хранение оружия — расстрел, за невыход на работу — расстрел. Всем — расстрел. А кто же работать будет, если всех расстреляют?