Красный снег - [77]

Ему она показалась подозрительной, хотя простой и заманчивой. О вольной продаже угля никто до этого не говорил. Если Ленин обращался к шахтерам с призывом добывать уголь, значит, этот уголь нужен был для Тулы, для оружейных заводов и других городов. Пусти его в продажу населению, что же им останется?

— В материальном обеспечении, — продолжал Дитрих, не обращая внимания на то, что Вишняков уклонился от обсуждения предложения о продаже угля, — вы тоже можете найти свои пути. Заведите себе агентов по снабжению, дайте им право купли и продажи. Поступайте так, как будто у вас своя экономика, поставленная на собственное обеспечение.

Вишняков закурил. Синеватый махорочный дым потянулся волнами к гостям. Фофа покрутил носом, смолчал. Мирный разговор, казалось, их устраивал. Вишняков ждал, к чему он приведет.

— Что ж, вы только и явились, чтоб поучить меня уму-разуму?

— Буду с вами откровенным, — ответил Дитрих, внимательно взглянув на Вишнякова. — Мне было интересно узнать, в чьих руках находится рудник. Когда твое дело попадает в другие руки, хочется приглядеться к ним поближе… Но не только это привело к вам. Нас смущает непримиримый тон новых властей. Мы не теряем надежды хотя бы немного смягчить этот тон. Социальные проблемы революции когда-то будут решены, перед вами встанут проблемы хозяйственного строительства. Нам хочется думать, что вы окажетесь к этому подготовленными…

«Ждет, что расскажу ему, как мы смотрим на эту подготовку, — отметил Вишняков. — Теперь, кажется, без надежды, что я с ним стану обниматься… А Фофа молчит, словно губы ему кто-то склеил. Видно, не положено разевать рот при старшем».

— А где нам сразу раздобыть лес и керосин? — спросил Вишняков, бесцеремонно оборвав рассуждения Дитриха.

— Десятка полтора вагонов с лесом — в трех перегонах от Громков, — ответил Дитрих.

— А керосин?

— Там же.

— Вы прикажете, чтоб их сюда пригнали, или нам самим за это дело браться?

— Куда угнаны шахтные вагоны? спросил Дитрих у Фофы.

— На станцию Зверево.

— Это сложнее, — скептически развел руками Дитрих. — Я надеюсь, что нам удастся что-то сделать.

— Плату от меня какую потребуете? — спросил Вишняков.

— Какая плата! — напряженно улыбнулся Дитрих.

— Как и положено по вашей науке: вы — мне, я — вам. Коммерция!

— О-о, что вы! Это мой долг. Цель моей поездки заключалась в том, чтобы поговорить о шахтном хозяйстве.

Дитрих поднялся.

— Еще один вопрос, — остановил его Вишняков.

— Пожалуйста, я к вашим услугам.

— Где вас можно повидать в случае надобности?

— Трудно сказать, — уклончиво протянул Дитрих. — Весь Донецкий бассейн! Дела заставляют ездить. Феофан Юрьевич вместе со мной, — поспешно добавил он.

«Не желает открывать местожительство, прячется, — заключил Вишняков и не стал настаивать. — От Трофима можно узнать в случае надобности».

— Генерал Каледин не запрещает вам видеться с большевиками? — спросил он, ожидая, пока Дитрих натянет полушубок.

— Мы ведь не состоим на службе в Войске Донском, — резко ответил Дитрих.

Резкость показалась ему, должно быть, неуместной, и он улыбнулся Вишнякову.

— Я очень рад, что познакомился с вами. Наш разговор не рассеял наших сомнений. Такова природа того, что произошло между рабочими и капиталистами. Надеюсь, мы оба это понимаем. А это уже много значит. Остались бы в сохранности шахты и заводы.

— Останутся! А вот планы горных работ с собой увезли штейгера, — напомнил вдогонку Вишняков. — Велите вернуть!

— Да, да, это будет сделано непременно, — пообещал Дитрих.

Вишняков досадливо поморщился: у него было такое чувство, как будто он побывал на чужом пиру, — и места мало, и гости косятся. В глазах мелькали темные пятна — от голода, наверно. Сколько дней уже не удается поесть горячего. А с утра постоянно приходится уходить голодным. Во рту деревенеет язык от курения, под ложечкой сосет, десны ломит. «А мои гости — сытые, небось пообедали с мясом перед поездкой к большевистскому председателю Совета. На тощий желудок хитрости в голову не идут», В чем состояла главная хитрость Дитриха, Вишняков так и не мог догадаться.

Резко повернувшись, чтоб сбросить с себя усталость, Вишняков вышел из штейгерского дома.

На складском дворе вовсю кипела работа. Уголь сваливали вдоль железнодорожной колеи. Над двором держалось пыльное облако. Снег давно посерел, а сугробы будто понакрывало черными тяжелыми накидками. В воздухе пахло гарью и угольной пылью. Возле возгоревшегося отвала дышать было тяжело. И растаскивать уголь было трудно. Но никто не жаловался. Всех захватила общая работа. Она была как поход в строю, требующий силы и выносливости, умения не отставать и весело переносить трудности.

В развороченном черном капище слышались шутки:

— Погладь, погладь ему спину лопатой, может, он желает того!

— Погладишь, а он и уснет тут, в тепле!

— Говорят, Черенков повернул в сторону — Алены забоялся!

— У Надежды для храбрости теперь угощается!

— Сытых Алена не любит, ей подавай голодных!

— А ты почем знаешь? Ты-то в голодных и ходить не умеешь!

— Ох, живем скверно, да работаем верно…

— Слышь, а их благородие откуда произошло? Благо родит. А Каледин сучек и кобелей бешеных родит. Чего ж это он — благородие?