Красный сфинкс. Голубка - [14]

Филис вчера в слезах и гневе Решила с жалобой явиться к королеве:

«Кому обязана я этим слухом странным,

Что четверо детей у нас с Арманом?»

Ей королева ласково: «Филис,

Утри глаза, утешься, улыбнись!

Врезе любого рад оклеветать безвинно,

Изобрести наветов тьму;

Так пусть за честь сочтет, когда ему Поверят лишь наполовину».

Бывала на вечерах г-жи де Рамбуйе высокая, сухая и темноволосая особа, словно потевшая чернилами, по выражению г-жи Корнюэль. Сицилианка по происхождению, она переделала на французский лад свою фамилию Скудури, превратив ее в Колен де Сюодери. Появилась она в обществе своего брата, напоминавшего капитана Матамора; он сочинял трагикомедии, но ни одна из них не была пока поставлена, точно так же как мадемуазель де Сюодери сочиняла книги, но ни одна из них не была пока напечатана. Брату было двадцать семь лет, сестре — двадцать один. Вряд ли нужно говорить, что впоследствии Мадлен де Сюодери стала автором «Ибрагима, или Великого Паши», «Великого Кира», «Клелии» и еще пяти-шести романов, произведших фурор в середине XVII века, а Жорж де Скюдери — автором «Наказанного обманщика» и еще пятнадцати-шестнадцати пьес, однако даже названия их сегодня забыты.

Наша любезность по отношению к дамам позволила будущему коменданту форта де ла Гард проскользнуть в тени своей сестры. Если бы мы хоть чуть-чуть придерживались для мужчин того же порядка, какой установили для женщин — сначала знаменитости аристократические, потом знаменитости литературные, — то нам следовало начать с двух братьев Монтозье, истинных бронзовых столпов особняка Рамбуйе.

Оба брата по очереди влюбились в красавицу Жюли. Первым был старший, маркиз; но г-жа де Рамбуйе вздумала однажды познакомиться с линиями его ладони и прочла по ним, что маркизу определено судьбой убить женщину. Опасаясь, чтобы это не оказалась ее дочь, она с первых слов оборвала начатый им разговор о браке с красавицей Жюли. Однако, лишившись возможности завладеть ею, он попросил о счастье по-прежнему ее видеть, что и было ему дозволено.

Принятый в доме, он ввел туда своего брата, графа де Саля, который после смерти старшего брата стал тем знаменитым маркизом де Монтозье, с кого Мольер писал своего «Мизантропа». Излишне говорить, что после отставки, полученной братом, граф де Саль занял его место; в другом месте мы уже говорили, что он двенадцать лет вздыхал по прекрасной Жюли, и она согласилась выйти замуж лишь в тридцать девять лет. Юный граф де Саль прилично писал прозой и даже сочинял стихи, но не мог соперничать с литературными знаменитостями, придававшими блеск салону маркизы. Тут мы прежде всего должны назвать Шаплена, Гомбо, Ракана и его преосвященство епископа Грасского; что касается Малерба, то он умер именно в этом году. Мы начали бы с Вуатюра, если бы речь о нем не шла в первых главах этой книги.

Жан Шаплен был введен в особняк Рамбуйе в пору осады Ла-Рошели, то есть год назад. Госпожа де Рамбуйе говорила, что ни разу не видела на нем новой одежды. В самом деле, он обычно и неизменно носил атласный кафтан сизого цвета на зеленой плисовой подкладке, отделанный мелким позументом такого же сизого цвета, переходящего в красновато-зеленый, самые смешные сапоги на свете и еще более смешные чулки и какую-то сетку вместо кружев. Иногда лишь он менял этот наряд на полукафтан из крапчатой тафты, выкроенный из старой нижней юбки женщины, жившей вместе с ним. Его парик и шляпа восходили к баснословным временам, однако у него были еще более старые парик и шляпа, которые он надевал, возвращаясь домой. Таллеман де Рео рассказывает, что видел на нем когда-то траурную повязку, от старости приобретшую цвет опавших листьев. Шаплен завершил к этому времени перевод «Гусмана де Альфараче», повествование «Единорог» и «Оду кардиналу де Ришелье», а также первые песни «Девственницы», за два первых томика которой г-н де Лонгвиль назначил ему две тысячи ливров пенсиона. Известный своей скупостью, Шаплен вместе с тем слыл честнейшим человеком на свете; Буаробер рассказывал, что однажды тот уплатил ему от имени кардинала какую-то сумму и поэт прислал обратно одно су, оказавшееся переплаченным.

Одной из звезд этой блестящей плеяды был Жан Ожье де Гомбо; хотя в описываемое нами время ему было пятьдесят восемь лет, он был настолько же кокетлив и ухожен, насколько Шаплен смешон и неряшлив. Правда, Гомбо хвастался — и это было вполне вероятно, — что его любит королева.

Эта королева была Мария Медичи.

Приехав в Париж юношей без состояния (он был младший сын от четвертого брака), Гомбо познакомился с маркизом д’Юкзелем, рекомендовавшим его Генриху IV. Юноша написал стихи королю и получил от него пенсион. Мария Медичи заметила его, по-видимому, на коронации Людовика XIII. Он был с г-ном д’Юкзелем; у того были рыжие волосы, и Мария Медичи называла его своим Рыжим. Она сказала камеристке, мадемуазель Катрин: «Пойдите узнайте у моего Рыжего, что за кавалера он привел с собой». Мадемуазель Катрин по ошибке обратилась не к г-ну д’Юкзелю, а к другому рыжему и вернулась к королеве со словами: «Он его не знает». — «Вы с ума сошли! — нетерпеливо воскликнула королева. — Наверняка вы перепутали одного рыжего с другим». Но ей так хотелось узнать, кто же этот кавалер, что она сама заговорила о нем с маркизом д’Юкзелем и, все выяснив, взяла Гомбо в свиту короля с жалованьем тысячу двести экю.