Красный - [55]

Шрифт
Интервал

, — но он по-прежнему ассоциируется с удовольствием, особенно с физическим удовольствием. Дети больше всего любят красные конфеты, а также игрушки и мячики этого цвета; считается, что красные фрукты богаче витаминами и приятнее на вкус, чем все остальные; что же касается женского белья красного цвета, то недавно проведенные исследования показывают, что оно привлекает взгляды мужчин больше, чем черное или белое[258]. Вообще говоря, красный уже не является цветом проституции (которым был очень долго), но остается цветом эротизма и женственности.

Красный — цвет удовольствия, но также цвет радости, праздничный цвет. Рождество, праздник, наступающий вскоре после зимнего солнцестояния, в хроматическом отношении представляет собой сочетание зеленого (елка), белого (снег) и красного (Санта-Клаус, он же Дед Мороз). Красная одежда Санта-Клауса отнюдь не связана, как утверждают иногда, с широко распространенной в 1930‐е годы рекламой кока-колы: рождественский дед унаследовал ее от своего предка, святого Николая, покровителя и защитника детей, который еще с позднего Средневековья изображался в красной митре и красной мантии. Праздник святого Николая приходился на 6 декабря — именно в этот день дети получали от него подарки (в некоторых странах Европы так происходит до сих пор). Санта-Клаус, он же Дед Мороз, наследник святого Николая, появился на свет в сравнительно недавнее время, а по-язычески обильные трапезы и безудержные траты в день 25 декабря вошли в обычай еще позднее[259].

Но есть и другие приятные события, обязательным атрибутом которых является красный цвет. Например, волшебство в начале театрального представления, когда перед зрителями раздвигается или поднимается красный занавес, открывая сцену. В кинозалах этот ритуал превратился в простую формальность, но в театре и в опере отчасти сохраняет былую торжественность. Следует сказать, что театральный занавес не всегда был красным. В XVIII веке он, как правило, был синего цвета, однако со временем театры стали отдавать предпочтение красному, не только потому, что вкусы у людей изменились, но главным образом потому, что при новых способах освещения актеры лучше смотрелись, когда на них падал красный отсвет. Актрисы и певицы жаловались, что в обрамлении занавеса и в декорациях синего либо зеленого цвета их лица выглядят бледными и безжизненными. В итоге занавес и сцена, а затем и зрительный зал стали красными. Постепенно красный цвет, иногда с добавлением золота, превратился в эмблематический цвет театра и оперы. И остается им до сих пор.

Эта легендарная связь между красным цветом и театром была скреплена несколькими важными событиями, среди которых — знаменитая "битва за "Эрнани"", произошедшая 25 февраля 1830 года в Париже, на премьере спектакля по пьесе Виктора Гюго. В тот вечер "армия романтиков", то есть друзья автора — Александр Дюма, Теофиль Готье, Жерар де Нерваль, Гектор Берлиоз и многие другие, — пришла защитить пьесу Гюго, раскритикованную еще до премьеры. "Эрнани", драма, полная юного энтузиазма и страсти, была воплощением концепции нового театра, как ее понимали романтики. Теофиль Готье надел красный атласный жилет, который в тот вечер стал чем-то вроде знамени. Он и его друзья пришли во Французский театр заблаговременно, чтобы заполнить зал до прихода поборников классицизма. Романтики рассеялись по залу, размахивая куском красного картона, который служил им опознавательным знаком; во время спектакля они действовали, как обычно действует клака, в нужных моментах оглушительно аплодировали и кричали "браво!". В итоге они одержали победу и обеспечили успех пьесы, а заодно и триумф новой концепции театра[260].

У театрального красного цвета есть родственник — красный цвет официальных церемоний, который появился на свет гораздо раньше: его видели еще в сенате Древнего Рима, а затем, на закате Средних веков, в папской курии, унаследовавшей древнеримскую пышность. Красный в данном случае не несет значительной символической нагрузки, скорее это знак торжественности происходящего. Он выполнял эту функцию долгие столетия, но лишь в XIX веке стал прочно ассоциироваться с демонстрацией могущества государственной власти. Наполеон и другие наследные правители часто использовали в церемониале красный цвет, но и республики не пренебрегали им и создавали величественные ритуалы, иногда вызывавшие ассоциации со старыми режимами. Этот красный цвет не забыт еще и сегодня, он используется, в частности, на церемониях вступления в должность, или на открытии выставок (когда перерезают "красную ленточку"), или во время визитов глав иностранных государств, когда перед высоким гостем "расстилают красную дорожку".

Один из видов церемониала — чествование по случаю награждения. Почести в красных тонах воздаются членам рыцарских орденов и тем, кто удостоился государственной награды. Эта практика восходит еще к средневековым временам. Так, в ордене Золотого руна, учрежденном герцогом Бургундским Филиппом Добрым в 1430 году, существовал настоящий культ красного: парадная мантия рыцарей была красной, а во время торжественных собраний орденского капитула стены украшались красно-черно-золотыми драпировками. Многие современные ордена пытались подражать ордену Золотого руна, и если взглянуть на их ленты и знаки, нельзя не заметить, что красный цвет является в них преобладающим. Самая высокая государственная награда Франции, орден Почетного легиона, учрежденный Наполеоном в 1802 году, в этом смысле не исключение. У ордена Почетного легиона все, или почти все, красное — орденская планка, розетка, ленточка, нашейная лента. Вот почему на неформальном языке получить орден Почетного легиона называется "подцепить краснуху", а нетерпеливое ожидание этого приятного события именуется "красной лихорадкой".


Еще от автора Мишель Пастуро
Синий

Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.


Зеленый

Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.


Дьявольская материя

Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.


Черный

Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.


Желтый. История цвета

Французский историк Мишель Пастуро продолжает свой масштабный проект, посвященный истории цвета в западноевропейских обществах от Древнего Рима до наших дней. В издательстве «НЛО» уже выходили книги «Синий», «Черный», «Красный» и «Зеленый», а также «Дьявольская материя. История полосок и полосатых тканей». Новая книга посвящена желтому цвету, который мало присутствует в повседневной жизни современной Европы и скудно представлен в официальной символике. Однако так было не всегда. Люди прошлого видели в нем священный цвет – цвет света, тепла, богатства и процветания.


Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола

Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.


Рекомендуем почитать
Средневековый мир воображаемого

Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.


Польская хонтология. Вещи и люди в годы переходного периода

Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.


Уклоны, загибы и задвиги в русском движении

Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.


Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .


Китай: версия 2.0. Разрушение легенды

Китай все чаще упоминается в новостях, разговорах и анекдотах — интерес к стране растет с каждым днем. Какова же она, Поднебесная XXI века? Каковы особенности психологии и поведения ее жителей? Какими должны быть этика и тактика построения успешных взаимоотношений? Что делать, если вы в Китае или если китаец — ваш гость?Новая книга Виктора Ульяненко, специалиста по Китаю с более чем двадцатилетним стажем, продолжает и развивает тему Поднебесной, которой посвящены и предыдущие произведения автора («Китайская цивилизация как она есть» и «Шокирующий Китай»).


Ванджина и икона: искусство аборигенов Австралии и русская иконопись

Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.


Территории моды: потребление, пространство и ценность

Столицы моды, бутиковые улицы, национальные традиции и уникальные региональные промыслы: география играет важную роль в модной мифологии. Новые модные локусы, такие как бутики-«эпицентры», поп-ап магазины и онлайн-площадки, умножают разнообразие потребительского опыта, выстраивая с клиентом бренда более сложные и персональные отношения. Эта книга – первое серьезное исследование экономики моды с точки зрения географа. Какой путь проходит одежда от фабрики до гардероба? Чем обусловлена ее социальная и экономическая ценность? В своей работе Луиза Крю, профессор факультета социальных наук Ноттингемского университета, рассказывает как о привлекательной, гламурной стороне индустрии, так и о ее «теневой географии» – замысловатых производственных цепочках, эксплуатации труда и поощрении браконьерства.


Мода и искусство

Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.


Поэтика моды

Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.


Мужчина и женщина: Тело, мода, культура. СССР — оттепель

Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.