Красный - [52]
Начать хотя бы с флагов, но совершенно иного назначения: государственных флагов, тех, что развеваются на ветру, если сделаны из ткани, и воспроизводятся в миллионах экземпляров, если стали просто изображениями. Этот переход от объекта к изображению — событие огромной важности. Как и когда люди перешли от реального куска ткани, закрепленного на древке с расчетом на то, чтобы его было видно издалека, к его изображению на различных носителях, задуманному так, чтобы его было видно вблизи? Какие изменения в различных областях жизни вызвал этот переход от физического объекта к эмблематическому изображению?[242] Эти вопросы еще ждут исследования, более того: создается впечатление, что они никогда и не ставились. Государственные флаги как исторические объекты вообще мало изучены: они словно отпугивают историков грандиозностью тех споров, страстей и событий, которые бушевали вокруг них в течение двух последних веков. Все, чем мы располагаем, — это несколько более или менее серьезных монографий, посвященных государственному флагу той или иной страны. Есть еще официальные или неофициальные справочники по флагам всех стран мира. Не хватает более фундаментальных работ, в которых флаг рассматривался бы во всех аспектах — материальных, институциональных, социальных, юридических, политических, богослужебных, эмблематических, символических. Но такие работы могут быть созданы только коллективом авторов[243].
А пока мы будем довольствоваться справочной литературой, например справочниками, в которых перечислены флаги стран — членов ООН, и попытаемся понять, какое место занимает каждый из присутствующих на них цветов[244].
Доминирующее положение явно принадлежит красному: он присутствует более чем на трех четвертях флагов двухсот двух государств, считавшихся "независимыми" в 2016 году (77 %). За красным с большим отставанием следуют белый (58 %), зеленый (40 %), синий (37 %), желтый (29 %) и черный (17 %). Другие цвета встречаются значительно реже или не присутствуют вообще (например, серый и розовый[245]). Чем объяснить такую вездесущность красного? Сказать, что этот цвет обладает наиболее мощным символическим потенциалом? Но этого будет недостаточно. Придется уточнить, что сложившаяся система государственных флагов, принятая сейчас на всех континентах, зародилась в Западной Европе. Она была выстроена на основе кодов и особенностей восприятия, характерных для христианской Европы и только сравнительно недавно распространившихся на весь мир. А в Европе флаги подчинялись тем же кодам, которым еще до них начали подчиняться гербы. Конечно, не всегда между флагами и гербами существует прямая родственная связь, но нельзя оспорить тот факт, что вексиллология — дочь геральдики, то есть системы, в которой красный (червлень) долгое время оставался доминирующим цветом. В этом, очевидно, и заключается главная (но не единственная) причина вездесущия красного на современных флагах. Тем более что флаг никогда не существует сам по себе: часто он перекликается с одним или несколькими другими флагами, перенимает и реорганизует их цвета. Так, флаг Соединенных Штатов, появившийся в 1777–1783 годах, сознательно воспроизводит цвета британского — то есть вражеского — флага: синий, белый и красный, но размещает их по-другому. А в более близкую к нам эпоху в коммунистическом мире многие государственные флаги заимствуют свой цвет у флага СССР, но при этом вдохновляются еще и мифом о революционном красном флаге[246].
Такие разъяснения из области геральдики, семиологии или политики часто помогают понять, почему для флага был выбран тот или иной цвет (либо цвета), но, как правило, правительство и население страны, о флаге которой идет речь, принимают их в штыки: слишком уж в них все просто, обыденно и прозаично. Вот почему создаются легенды, привязывающие рождение флага к какому-нибудь трагическому или радостному моменту в истории страны, чтобы придать этому событию поэтические, мифологические черты. Некоторые из этих легенд сложились очень давно, как, например, предание о датском флаге, великолепном Даннеброге, красном с белым крестом: якобы это было видение, посланное свыше в 1219 году, чтобы поднять дух христианского воинства короля Вальдемара II, сражавшегося против язычников Ливонии. По другой легенде, красный круг на белом полотнище японского флага — это изображение восходящего солнца, "говорящая" эмблема, объясняющая название страны[247]. По традиции рождение японского флага датируется VII веком нашей эры, однако приходится признать, что первые документальные свидетельства о нем относятся к XVI веку. Другие предания, или объяснения задним числом, не столь красочны и возникли гораздо позже, как, например, легенды, согласно которым красный цвет на флаге той или иной страны олицетворяет кровь, пролитую борцами за независимость (олицетворяемую зеленым).
В другой знаковой системе, зародившейся в Европе и ставшей международной, также доминирует красный цвет: это система дорожных знаков. Как и флаги, она ведет свой род от средневековой геральдики, но ее знаки в еще большей степени напоминают гербовые щиты. В самом деле, почти на всех этих знаках соблюдены строгие правила сочетания цветов, какие когда-то были обязательны для гербов
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Французский историк Мишель Пастуро продолжает свой масштабный проект, посвященный истории цвета в западноевропейских обществах от Древнего Рима до наших дней. В издательстве «НЛО» уже выходили книги «Синий», «Черный», «Красный» и «Зеленый», а также «Дьявольская материя. История полосок и полосатых тканей». Новая книга посвящена желтому цвету, который мало присутствует в повседневной жизни современной Европы и скудно представлен в официальной символике. Однако так было не всегда. Люди прошлого видели в нем священный цвет – цвет света, тепла, богатства и процветания.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.
Столицы моды, бутиковые улицы, национальные традиции и уникальные региональные промыслы: география играет важную роль в модной мифологии. Новые модные локусы, такие как бутики-«эпицентры», поп-ап магазины и онлайн-площадки, умножают разнообразие потребительского опыта, выстраивая с клиентом бренда более сложные и персональные отношения. Эта книга – первое серьезное исследование экономики моды с точки зрения географа. Какой путь проходит одежда от фабрики до гардероба? Чем обусловлена ее социальная и экономическая ценность? В своей работе Луиза Крю, профессор факультета социальных наук Ноттингемского университета, рассказывает как о привлекательной, гламурной стороне индустрии, так и о ее «теневой географии» – замысловатых производственных цепочках, эксплуатации труда и поощрении браконьерства.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.