Красный отпечаток большого пальца - [26]

— Я плоховато себя чувствую, — сказал мой друг, не вставая с постели. — Спущусь в приемную попозже, примерно к ланчу, а пока немного полежу. Удар по голове — не шутка, знаете ли. Нет-нет, со мной все в порядке, но необходимы меры предосторожности — покой и диета, — пока я не удостоверюсь, что перенес вчерашний инцидент без опасных последствий. Дорогой Джервис, вы поможете мне сменить повязку на голове и отослать кое-какие письма?

Я выразил готовность сделать все, что требуется, и похвалил своего друга за здравомыслие, хотя с трудом представлял, как Торндайк, человек кипучей энергии, не привыкший терять ни одной драгоценной минуты, перенесет вынужденное бездействие. Короче говоря, я завтракал в одиночестве, а потом все утро писал и отправлял письма разным корреспондентам своего коллеги, в первую очередь тем, кто ожидал его визита. Вскоре после ланча, весьма умеренного, ибо Полтон включил меня заодно с доктором в список лиц, которым не повредит диетическое питание, мы услышали звонок хэнсомского кэба, спускавшегося со стороны Краун-Оффис-роу.

— А вот и ваша прекрасная компаньонка, — улыбнулся Торндайк, которого я уже посвятил в свой план посещения Холлоуэйской тюрьмы. — Передайте Хорнби, чтобы он ничего не боялся, а сами помните, о чем я вас предупредил. Надеюсь, вам не придется жалеть, что вы оказываете мне услуги, за которые я у вас в долгу. До свидания, не заставляйте леди ждать.

Я сбежал по лестнице и вышел на улицу в тот самый момент, когда кэбмен остановился и распахнул дверцу.

— Холлоуэй, к главному входу в тюрьму, — тотчас распорядился я, вскочив на подножку.

— Там черного входа нет, сэр, — издевательски осклабился кэбмен, но, к моей радости, говорил он негромко, и Джульет ничего не услышала.

— Вы весьма пунктуальны, мисс Гибсон, — похвалил я ее, — еще нет и половины второго.

— Да, я хочу провести с Рубеном больше времени — столько, сколько позволительно, но при этом не мешать вашему с ним общению.

Я придирчиво оглядел свою собеседницу и тотчас заметил, что она разоделась с особой тщательностью и выглядела чересчур утонченно. Меня это не удивило, и ее наряд мне понравился, но я расстроился, потому что, во-первых, все это предназначалось не для меня, а во-вторых, я понимал, что в обстановке захудалой тюрьмы, о которой я знал не понаслышке, ибо временно состоял там сотрудником медицинской службы, такой лоск неуместен.

— Мисс Гибсон, — деликатно начал я, — считаю своей обязанностью снова спросить: вы уверены, что ваш визит в тюрьму целесообразен?

— Да, и не отговаривайте меня, это абсолютно бесполезно, — твердо заявила она, — хотя я понимаю мотив, побуждающий вас поступать именно так.

— Ладно, — кивнул я, — если вы столь непоколебимы, считаю долгом подготовить вас к суровому испытанию. Боюсь, оно вас шокирует.

— Не пугайте меня, — нахмурилась она. — Неужели все так плохо? Спокойно расскажите мне, чего опасаться и на что обратить внимание.

— В первую очередь, — сурово промолвил я, — помните, что мы едем в тюрьму, а не на бал в высший свет Лондона. Рубен Хорнби, невиновный юноша, благородный и уважаемый джентльмен, здесь редчайшее исключение. Обычные обитатели Холлоуэя — арестанты, которые несут заслуженное наказание: мужчины — профессиональные бандиты, в том числе убийцы, женщины — либо воровки, либо пособницы разбойников, либо утратившие человеческий облик алкоголички. Большинство из них сидят здесь подолгу, многие — всю жизнь; для них оказаться в тюрьме, как для путешественника — в отеле: так они странствуют по житейскому морю. При этом у каждого из них свой характер, как правило, отвратительный; все они чего-то требуют от начальства: например, снотворного, дабы успокоить расшатанные нервы, или круглосуточного электрического освещения в камере, чтобы не пугаться ночных кошмаров, которым они подвержены. Близкие и друзья, которые их навещают, — люди преимущественно того же сорта, то есть отбросы трущоб; неудивительно, что порядки в тюрьме заведены в расчете на этот контингент. Невиновный Рубен Хорнби в таком окружении — величина незначительная, и правила тюрьмы не рассчитаны ни на него, ни на его посетителей, даже на очаровательных леди.

— Нас не поведут в камеру к Рубену? — с опаской спросила мисс Гибсон и поежилась, как от холода.

— Бог с вами! Нет! — честно признался я, но решил во что бы то ни стало убедить девушку отказаться от поездки. — Я опишу вам одну сцену, какую видел своими глазами. На меня она произвела удручающее впечатление, но судить вам. Я тогда служил тюремным врачом в центральных графствах. Однажды, совершая утренний обход, я двигался по коридору, как вдруг услышал приглушенный гул с другой стороны стены. «Что за шум?» — спросил я сопровождавшего меня тюремщика. «Арестанты свиделись со своими родными, сэр, — объяснил он. — Хотите взглянуть?» Он отпер дверь, и отдаленный звук превратился в рокочущий рев. Я оказался зажат в узком проходе, на другом конце находился тюремщик, а по бокам — многочисленные клетки с крепкими решетками. Первый ряд — для заключенных, другой — для посетителей; в каждой клетке я различил лица и руки, все в беспрестанном мелькании: лица что-то выкрикивали и гримасничали, руки жестикулировали и хватались за прутья. Шум стоял такой оглушающий, что невозможно было услышать ни одного голоса, хотя каждый арестант орал и визжал из последних сил, пытаясь перекрыть всеобщий грохот. Кошмарные звуки слились в одну жуткую фантасмагорию, и мне стало казаться, будто дикие вопли исходят не от людей, а откуда-то сверху или снаружи. Каждое из лиц — в основном безобразных, с клеймом порока — гримасничало, кривило рот, щелкало челюстями и метало глазами искры в сторону тех, кто стоял в клетке напротив. Я, человек не робкого десятка, впал в панику, ощутив себя в самом натуральном обезьяннике, какие устраивают в зоосадах. Я боялся, что меня заставят идти по проходу и раздавать этим зверям в человеческом обличье орехи или кусочки хлеба, и тогда неистовая толпа вырвет решетки, хлынет на меня и растерзает в клочья.