Красный ледок - [21]

Обо всем этом знали не только местные власти, но и те, кто вот сейчас, в сложной ситуации, решили в своих целях использовать обстановку и делать политику.

На очередное наше собрание пошла и Софья Марковна. Она надеялась, что своим словом, своим учительским авторитетом поможет делу, объяснит моему отцу и всем таким, как он, что поперек дороги становиться не стоит, даже вредно.

Но как ни старались на собрании представители из района, сельсоветское начальство, свои — первые колхозники — и даже Софья Марковна, их доводы и доказательства не помогли, ничего не изменилось. Ни один человек больше не вступал в колхоз, а некоторые из тех, что забрали свое имущество, подали заявление о выходе из колхоза. И когда их заявления ставились на обсуждение колхозного собрания, хозяева не являлись. Видно было, что они хитрят, ждут чего-то и, конечно, колеблются: то ли выходить, то ли не выходить. И тогда решили ждать. Ждать, чтоб они сами во всем разобрались, сами приняли решение идти или не идти в колхоз. Перед всеми тогда стоял один и тот же вопрос: «С кем ты?»

Положение в нашей семье не мог, к сожалению, изменить и дядя Игнат. Он разговаривал с отцом и так и этак, но услышав, что и мать на его стороне, махнул рукой и, плюнув, вышел из хаты, не попрощавшись. Но со мной он обо всем говорил подробно и открыто. Не скрывал от меня главного — кулаки удерживают таких, как мой отец, кулаки встали на дороге коллективизации, они мутят воду, они затуманивают головы людям, распускают разные сплетни, шипят, как подколодные змеи.

— Думаю, — говорил мне уверенно дядя Дрозд, — недолго они будут мешать нам… Скоро лед тронется…

Я же признавался в том, что не все хорошо понимаю, не обо всем, что происходит в деревне, имею четкое представление. Дядя Дрозд говорил со мной, как со взрослым, делился своими личными соображениями, но нужных слов, чтобы все мне как следует растолковать, ему, малограмотному человеку, явно не хватало. А у меня, школьника, хоть в какой-то мере и грамотного, еще отсутствовало зрелое понимание жизни, не было той простой человеческой мудрости, которая приобретается с годами.

Позднее мне был преподан урок такой мудрости. Это был урок на всю жизнь!

XV

Сергей Григорьевич, Софья Марковна, Игнат Дрозд не прекращали своей настойчивой агитационной работы, вели ее изо дня в день не только на собраниях, но и во время любой встречи с людьми: на улице, в магазине, в школе, на дому. Походы по хатам были, видно, самым важным средством агитации, так как разговоры там шли, как говорится, начистоту, с глазу на глаз. И действительно, не могли же люди не слушать партийного руководителя района, учительницу своих детей, своего односельчанина, который немало поездил по свету, повидал хороших людей, а теперь хочет на земле своей остаться и хозяйство по-новому вести.

Таких людей нельзя было не слушать!

И вот постепенно под влиянием таких людей, их настойчивой разъяснительной работы у крестьян рождалось новое отношение ко времени и событиям, понимание колхозного дела, как своего, крестьянского. И по сей день помню: той весной было такое чувство у всех, что вот-вот лед тронется, люди сбросят со своих плеч груз старого, груз недоверия и пойдут по новой, колхозной дороге. Я это чувствовал, глядя на своего отца. В последние дни он уже не грозил мне, спокойно выслушивал и более сдержанно высказывал мне свои доводы. Чувствовалось, что и слова его: «Как все, так и я», — произносились им с каким-то другим оттенком, без прежней озлобленности, раздражительности, с каким-то особым раздумьем.

Тем временем как-то получилось, что и я реже стал ходить к дяде Игнату Дрозду. Пошел снова в школу. Учился старательно, прилежно. Надо же было ликвидировать отставание, хоть и произошло оно не по моей вине. Не оставаться же еще на год в том же классе. Видно, и это мое решение — учиться прежде всего, — нравилось отцу, и он, как мать мне потом рассказывала, не обращая внимания на сказанные ранее слова: «Пускай не ходит», — доволен был, что я послушал учительницу и пошел в школу. Теперь, подумал я, послушаешь и ты меня, тата, ведь скоро весна, посевная, а она должна быть коллективной, и нам с тобой никак нельзя убегать от людей, отказываться от нового пути в жизни.

И вот я высказываю отцу эти свои мысли, а он молчит и на мать поглядывает. А она уже вечером, после того как мы обо всем этом откровенно переговорили, вздохнула и сказала:

— Что миру, то и бабьему сыну… Не будем, Прокоп, от людей прятаться…

Я, признаться, не сразу понял это присловье, но почувствовал, что и мать вот-вот скажет отцу — иди, возвращайся в колхоз.

Как-то вечером, это уже в конце марта или даже в начале апреля было, собрались мы, колхозники, в хате дяди Игната.

А потом откуда ни возьмись, как с неба свалился, секретарь райкома, Сергей Григорьевич, и говорит:

— Чего это вы одни, отгораживаетесь… Всех приглашайте на собрание, кроме этих…

И он назвал фамилии нескольких известных в деревне кулаков.

Дядя Игнат Дрозд тут же дает поручение мне и еще одному молодому колхознику:

— Айда, хлопцы, созывайте людей… И колхозников, и не колхозников. Сообщите, что секретарь райкома поговорить с ними хочет…