Красный корсар - [91]

Мраморная неподвижность, которую столь долго хранили черты Корсара, исчезла. Он с одного взгляда постиг смысл происходящего, и вся кровь бросилась ему в лицо. Схватившись за веревку, свисавшую с рея над его головой, он оттолкнулся и легко перелетел с юта в самую гущу мятежной толпы. Противники отскочили друг от друга, и внезапная тишина сменила дикий рев, который еще минуту назад способен был заглушить могучий шум водопада.

Корсар заговорил, подкрепляя каждое слово резким, надменным движением руки; в тоне его не было заметно перемены: только голос звучал глуше и более угрожающе, чем обычно. Однако каждый звук этого негромкого голоса отчетливо доносился до самых дальних рядов.

— Итак, бунт! — сказал он, и в этих словах презрение странно смешивалось с иронией. — Открытый, жестокий, кровавый бунт! Видно, вам жизнь надоела? Кто желает получить урок в назидание прочим? Если есть такой, то ему достаточно только пошевелить рукой или двинуть пальцем. Пусть скажет лишь слово, поглядит мне прямо в глаза, посмеет хоть рот раскрыть…

Он остановился, и столь глубоко и необоримо умел он подчинять людей своей воле, что в этой толпе свирепых и разъяренных головорезов не нашлось ни одного смельчака, который бы рискнул бросить ему вызов. Солдаты и матросы стояли неподвижно, укрощенные и покорные, как нашкодившие дети, понимающие, что им не уйти от наказания. Видя, что никто не решается вымолвить слово или хотя бы встретить его твердый горящий взгляд, Корсар продолжал тем же низким, повелительным голосом:

— Хорошо. Кажется, вы образумились; и счастье ваше, что вы взялись за ум. Убирайтесь отсюда, слышите? Своим присутствием вы оскверняете шканцы!

Ближайшие к нему матросы сделали шаг назад.

— Поставьте ружья в козлы. Когда понадобится, я прикажу пустить их в ход. А те наглецы, что без приказания схватились за пики, пусть берегутся, как бы не обжечь пальцы!

С дюжину древков одновременно грохнулось о палубу.

— Где барабанщик? Пусть подойдет!

Вперед с раболепным видом выступило дрожащее от страха существо, которому, видно, лишь инстинкт отчаяния помог отыскать его инструмент.

— Бей, да погромче, чтобы я сразу видел, кто у меня под командой — экипаж из добросовестных, дисциплинированных людей или шайка бандитов и убийц, которым нельзя доверять, не продраив 100 их как следует.

Первый же взмах палочек дал знать, что барабанщик отбивает сигнал «тревоги». Толпа сразу рассеялась, и преступники молча поплелись на свои места; а орудийный расчет, нацеливший было пушку на палубу, повернул орудие назад с быстротой, которая пригодилась бы им во время боя.

В течение всей этой сцены Корсар не проявлял ни раздражения, ни гнева, лишь глубочайшее презрение отражалось на его лице; но он совершенно владел собой, и нельзя было даже на миг вообразить, что он с трудом сохраняет хладнокровие. И теперь, когда команда подчинилась его воле и вернулась к своим обязанностям, он не был упоен этим успехом, точно так же как минуту назад не испугался бури, которая грозила сокрушить его власть.

Он внимательно следил, чтобы все выполнялось по форме, как этого требуют морские традиции и польза дела. Офицеры один за другим подходили и докладывали, что их подразделения готовы к бою, как это положено делать, когда на горизонте враг. Перекличка марсовых показала, что все на месте; пушечные ядра и стопоры приготовлены; пороховой склад открыт, оружие вынуто из ящиков; короче говоря, сделаны были приготовления, гораздо более тщательные, чем для обычных учений.

— Прикажите опустить реи и закрепить шкоты и фалы, — сказал Корсар первому помощнику, который только что проявил такое же знакомство с военным искусством, как и с морским делом. — Раздайте абордажной партии пики и абордажные топоры, сэр; надо показать людям, что мы не боимся доверить им оружие.

Приказ был выполнен в точности, и вслед за тем наступила та глубокая, торжественная тишина, которая превращает корабль, готовый к бою, в зрелище столь внушительное, что оно волнует даже тех, кто с детских лет привык его видеть. Так искусный командир «Дельфина» сумел смирить буйство этой шайки отъявленных головорезов оковами дисциплины. Когда он убедился, что обуздал их мятежный дух и вернул в привычные рамки, объявив чрезвычайное положение, при котором одно непокорное слово и даже просто дерзкий взгляд влекут за собой немедленное наказание, он удалился вместе с Уайлдером и потребовал объяснений.

От природы наш герой склонен был к милосердию, но, как истый моряк, считал всякий мятеж тяжким преступлением. Даже если бы из его памяти выветрилось недавнее бегство с обломков бристольского купца, то опыт всей службы на море должен был научить его, что для усмирения мятежников необходима строгая дисциплина, ибо, удаленные от общества, лишенные благотворного влияния женщин, возбуждаемые постоянными раздорами, они легко предаются мятежу и кровопролитию. Хотя Уайлдер не таил на них злобы, он вовсе не собирался смягчать краски в своем рассказе и доложил Корсару обо всем прямым, неприкрашенным языком истины.

— Этот народ не удержишь в подчинении проповедями, — возразил тот.