Красный Элвис - [57]

Ну, ты же понимаешь, что я не мог просто так бросить его на холодном утреннем тротуаре — пьяного, подслеповатого и оштрафованного. Тем более что к нему домой было ближе, чем ко мне, а метро уже не работало. Одним словом, мы пошли к Джону Леннону. Проходя мимо университета, в душистых мартовских сумерках мы наткнулись на нашего друга-индуса. С ним никаких перемен не произошло, он все так же мирно спал, а рядом с ним стоял одноразовый стаканчик с холодным кофе. Кофе мы оставили, а индуса пришлось забрать.

Сейчас седьмой час утра, начинается холодный мартовский дождь, воздух густой и свежий, он пытается пробраться в открытое окно и застревает, не в состоянии протиснутся в квартиру; последний час мы сидели с моим приятелем Джоном Винстоном Ленноном на его засранной кухне и ждали, когда в городе откроются супермаркеты. Наконец мы дождались своего, так что оставляем нашего друга-индуса на хозяйстве, он все равно спит, ему все равно, а сами идем купить чего-нибудь на завтрак. Конечно, я бы мог уже поехать домой, но дома у меня никого нет, а тут хоть и чокнутая, но все же компания, и уикэнд только начинается, так что поеду позже, мы заходим в супермаркет и начинаем решать, сколько брать — двадцать банок или сорок, я предлагаю брать двадцать, а потом прийти еще, Джон Леннон говорит, что лучше не рисковать и взять сорок, тем более за упаковку на сорок банок есть скидка, можно в принципе сэкономить и купить хлеба, мысль о хлебе выглядит здравой, поэтому мы берем сорок банок светлого теплого пива и большой черный батон. Все-таки уик-энд.

Через пару часов, пока мы активно пили пиво и ели батон, начал просыпаться индус. Наконец он проснулся, оглядел нас, попробовал понять, где он, но, видимо, не смог, и вообще было заметно, как он жалеет, что проснулся и увидел весь этот вертеп, представляешь, просыпаешься ты после каких-нибудь таблеток в чужой, неизвестной тебе квартире, а напротив тебя сидит Джон Леннон с безумным взглядом и непонятными намерениями, тут действительно индусом надо быть, чтобы не запаниковать, наш индус таки приходит в чувство и даже начинает с нами пить и говорить про погоду, Джон Леннон его поддерживает, да, говорит, погода говно, но ведь было еще хуже, была вообще зима, я — говорит — не люблю зиму, и это окончательно успокаивает индуса, ну действительно, подумаешь, Джон Леннон не любит зиму, что тут такого. Где-то после полудня усталость дает себя знать и мы начинаем засыпать прямо на кухне, Джон Леннон засыпает первым прямо в кресле, под бочком у него тихонько посапывает носом индус, ну и я тоже засыпаю в уголке, на небольшом диванчике, и успеваю подумать, что вот как странно, зима вроде закончилась, а все равно ничего другого на началось, и так каждый год, понимаешь, что я имею в виду, каждый год сразу после зимы должно бы начинаться что-нибудь другое, а вместо этого не начинается ничего, так же падает снег, так же холодно, так же ты ищешь, где согреться, а найдя, долго не выходишь на улицу, стараясь наебать всех и вся, с ангелами включительно.

Ближе к вечеру, когда мы проснулись и Джон Леннон рассказывал что-то о своей учебе в университете на юридическом факультете, индус начал ныть. Он проспался, ему было плохо, и он требовал отнести его назад или купить ему еще таблеток. Может, и вправду отнесем старика на место? спрашиваю я Джона Леннона, не выйдет, говорит он, на выходные университет закрыт, на лавке оставим, предлагаю я, нет, возражает Леннон, нельзя, снег пошел, замерзнет. Я смотрю на шоколадную физию индуса, уже тронутую темно-синим отливом, и понимаю, что и вправду замерзнет. Не надо было его вообще брать, говорю раздраженно, но Леннон выпивает еще одно пиво и говорит, что это не проблема, что мы с ним сейчас сходим на вокзал и достанем для нашего друга таблетки, я все равно хотел туда зайти сегодня, говорит он, там собираются мои друзья, делать нечего, мы начинаем одеваться, тем более что надо купить чего-нибудь поесть, потому что батон кончился, а из других продуктов у Джона Леннона был только кетчуп.

Есть на южном вокзале города Вены одна рыгаловка. Народ тут собирается по большей части отчаянный, эмигрантов среди них нет, вообще — все свои, бухло тут дешевое, а полиция лояльная, так что не странно, что Джон Леннон в этом заведении тоже был своим крутым парнем. Он сразу же заказал водку и заговорил с какими-то ханыгами, ханыги тут тоже, видимо, свои, они весело хлопали Джона Леннона по плечу, говорили всякие гадости в адрес правительства и парламента, вообще проявляли удивительную для ханыг политическую ангажированность. Джон Леннон заказал себе и мне еще по одной водке, выпил ее и, похоже, вообще забыл, зачем сюда пришел, ханыги тоже не знали, что ему от них надо, поэтому все заказали себе по новой водке и дружно выпили. Потом вдруг обратили внимание на меня, спросили, откуда я, я ответил, и это было встречено одобрительным гудением и заказыванием еще одной водки. Я выпил с ханыгами за их здоровье и зашептал Леннону, слушай, друг, пошли домой, у нас там индус некормленый, Леннон вышел из пике, сфокусировал свое никуда не годное зрение, отвел в сторону одного ханыгу и начал с ним о чем-то переговариваться. Через несколько минут он вернулся довольный и улыбающийся и громко заявил, что мы с ним должны валить. Со стороны ханыг заявление было воспринято с энтузиазмом, тут же появилась новая водка, был произнесен тост за социал-демократию, и мы вышли в сумерки под прощальные возгласы расчувствовавшихся ханыг. По дороге Джон Леннон пел, выкрикивал политические лозунги, задирался с таксистами и знакомился со всеми русскими проститутками, попадающимися нам на пути.