Красные ворота - [16]

Володька тянул со звонком Тоне, боясь услышать вдруг равнодушный голос, понимая, что, чем дальше тянуть, тем труднее будет объяснить ей, почему, вернувшись, не позвонил сразу…

И вот он набрал Тонин номер… Услышав длинные гудки, почувствовал, как заколотилось сердце. Ответил мужской голос. Володька попросил Тоню.

— Ее нет в Москве… Кто спрашивает?

Володька хотел повесить трубку, но, помедлив немного, спросил:

— А когда она будет?

— В конце августа… Кто это? Не лейтенант Володька?

— Да, это я… — напряженно ответил Володька.

— Слушай, как здорово, что ты позвонил. Я Виктор. Живой, значит?

— Живой…

— Тонька у отца в Германии… Я проездом. Скоро буду опять в Москве, давай тогда встретимся. Я очень хочу с тобой познакомиться. Тоня рассказывала, как ты поставил всех в «Коктейле» по стойке «смирно». Мирово! Ну и то, что под крылышко моего фатера не пошел, тоже здорово! Хотя Тонька переживала, конечно… Слушай, Володька, ты на Калининский попер ради этой девочки… Юли, кажется?

— Не только… Понимаешь, девчонка будет на настоящем фронте, а я… Ну и к своим должен был… Я же много дров наломал поначалу.

— А кто не наломал? — с горечью сказал Витька. — Только к середине войны научились воевать… Да и то не все, — добавил, вздохнув. — Дай мне твой телефон, как приеду, позвоню, и встретимся где-нибудь.

Володька дал номер, потом спросил с трудом:

— Как вообще Тоня?

— Это долгий разговор, Володька. При встрече поговорим. Сегодня же чиркну ей, что ты звонил и чтоб она не дурила. Я к тебе хорошо отношусь, лейтенант Володька. Мы должны подружиться.

— Надеюсь, — сказал Володька, уже по короткому телефонному разговору ощутив расположение к Тониному брату.

~~~

Наконец-то встретился Володьке однополчанин дальневосточный — Женька Казаков. Не виделись они с декабря сорок первого, и страшно оба обрадовались, жали руки, хлопали друг друга по спине и хотели было направиться в ближайшую «деревяшку», чтобы за кружкой пива поговорить о том, кто чего прихватил на войне и где воевал, но, к сожалению, оказалось, что денег у них нет, а потому пошли в сквер, запалили по самокрутке, благо табачок имелся.

Казакова от пехотного училища, в которое попал Володька, уберег комбат Герасименко, любивший Женьку и не желавший отпускать от себя. Но в сорок втором сам капитан вырвался на фронт — последняя из многочисленных его докладных была удовлетворена. Забрал он с собой и Казакова, сказав: «Ты все на фронт торопился, меня небось ругал, что задерживаю. Теперь зато вместе поедем. Со мной воевать весело будет, ты меня знаешь».

— Помнишь его, конечно? — спросил Женька. — Командир что надо. Угодили мы с ним в морскую пехоту. Братва отчаянная, но Герасименко приняли, ну и меня, разумеется. В десанте были под Новороссийском. Там война настоящая, — добавил он с сумрачной усмешкой. — Полазили по немецким окопам… работали на славу… Да что говорить, сам всего хватил, — закончил он.

Вообще, заметил Володька и по госпиталям, и по встречам в Москве, мало ребята говорили о войне. Чего болтать? На своей шкуре все испытали, чего особо распространяться?

— Знаешь, — сказал Женька, — институт я побоку.

— Почему?

— Ждала меня одна девчонка из нашего класса. Наверно, женюсь. Ведь столько смертей повидал, а семья, так сказать, — продолжение жизни. Устраиваюсь в лабораторию при одном НИИ. Руки у меня умелистые, там что-то паять надо, конструировать, ну и соображать, конечно. Это я смогу. Зарплата — восемьсот, ну и Валя — это девчонка моя — уже институт окончила… Как-нибудь проживем… Мне почему-то сейчас стало казаться, что семья — единственное, что осталось в мире устойчивое. А ты как думаешь?

— Не знаю… Как-то не задумывался.

— А я еще на фронте мечтал… Представляешь, приходишь с работы домой, и тебя уже ждут, на столе обед, в комнате уютно, чисто, тепло… Покой. И войну из головы напрочь! К чертовой матери! Будто и не было ее, — он помолчал немного, потом досказал: — Мы же там, в десанте, часто ножичками орудовали. Понимаешь, что это значит?

— Конечно… Мне тоже один раз пришлось.

— Тебе один, а мне… — Женька сморщился, словно от боли, передернул плечами.

Они завернули еще по самокрутке, задымили…

— А Дальний Восток помнишь? — спросил Казаков.

— Да… И знаешь, хорошо вспоминается… Кстати, Лявина встретил.

— Тольку?

— Ага… В «Уране» пивом торгует.

— Ну, этот не пропадет… Если только не зарвется.

— Может, зайдем к нему? Пивом угостит, — сказал Володька.

— Нет… Я этих блатных не люблю, насмотрелся. Вот говорят, хорошо они воевали. Вранье! Были у меня в отделении… А Толька… Помнишь, как разоделся он сразу, когда при санчасти поваром устроился? Сапожки хромовые и прочее. Ну его, — махнул он рукой.

— И у меня Гоша такой был, классный разведчик, — не согласился Володька.

— Бывают исключения, но вообще-то дерьмо они, эти урки, — заявил Казаков.

Они поговорили еще кое о чем, и Володька проводил Казакова до Колокольного переулка, где тот жил почти напротив родного Дзержинского военкомата. Обменялись, конечно, телефонами, решили почаще встречаться, потому как двое их пока, не считая Толика, из дальневосточного мирного полка. Но, увы, частых встреч как-то не получилось.