Красные туфельки - [53]

Офицеру Ли было наплевать на деньги, в последнее время он препирался с адвокатом отчима из-за готовности признать свою вину. Появились новые улики: утром 14-го числа Юй Лэ звонил со своего мобильника на номер 110.[29] Дежуривший тогда офицер подтвердил, что действительно ответил на звонок, но в трубке молчали. Адвокат хотел разыграть эту карту, он выдвигал в защиту Юй Лэ аргумент, что его первым порывом была явка с повинной, но этому помешало то, что он был немой и не мог чётко описать произошедшее, и это говорит о том, что он явно был готов признать свою вину. Мы с ним это обсуждали, и если бы Юй Лэ отдал деньги, можно было бы избежать смертного приговора.

Как-то во время свидания с отчимом я всё это написал на бумаге и дал ему прочитать. На языке жестов сказал ему:

— Я не хочу, чтобы ты умирал! Я хочу, чтобы ты увидел тот день, когда я превзойду всех. Скажи, где деньги, сначала мы добьёмся отсрочки приговора, ты будешь жить, а потом я тебе гарантирую, я буду изо всех сил зарабатывать деньги и не дам тебе сгнить в тюрьме!

Он обеими руками обхватил себя, пристально посмотрел на меня и ответил:

— Оставь деньги себе, проводи мать в последний путь достойно.

— Не думай обо мне, и о матери моей не думай. Скажи мне, ты же собирался сдаться, звонил по сто десять, но не мог ничего сказать, на второй день снял деньги — жадность взыграла, но сейчас всё им сполна отдашь. Скажи так, тебе говорю, скажи так. Умоляю!

Закусив губу, он отвернулся, а потом показал на пальцах:

— Да, я звонил тогда по телефону, но чтоб сообщить о преступлении, а не сдаться. Я их не убивал, поэтому звонил в полицию. Деньги я тебе отдам; когда меня расстреляют, ты возьмёшь эти деньги и поедешь в самую лучшую страну, в лучший университет и точно сможешь превзойти всех. Я не буду ждать, после смерти я всё равно смогу увидеть, как ты хорошо живёшь. Потому что мой сын будет жить за меня.

Я изо всех сил мотал головой, чуть не разбрызгивая слёзы. Это была самая эгоистичная и ужасная любовь! Я стучал рукой по стеклу и кричал:

— Кто, мать твою, твой сын? Юй Лэ, скажи мне! Кто, мать твою, твой сын?

Это был последний раз, когда я видел Юй Лэ. Он гладил стекло, прерывисто дыша, смотрел на меня. Я ранил его сердце, но он своей смертью мог разрушить мою жизнь. Я смотрел, как капают его слёзы, и чувствовал озноб по всему телу. Я сложил пальцы левой руки в кольцо, выставил средний палец правой руки и прямо перед его носом сделал непристойный жест.

10

Последний раз я встретил Тань Синь пасмурным днём в конце ноября, все думали: вот-вот пойдёт первый снег, который втащит Пекин в зиму. Если бы я знал, что мы с ней расстанемся именно в этот день, то оделся бы покрасивее, или как минимум побрился бы, или сделал новую причёску, чтобы ей не легко было отпустить меня — без тени сожаления.

Я и сам не знал, зачем в тот день пошёл в Академию художеств. Подруги сказали, что телефон Тань Синь не отвечает, она, скорее всего, в библиотеке слушает лекции. Та девушка с нарисованной фотографии, которая нас и познакомила, сказала:

— Ты точно не захочешь туда идти, там — то, что ты, Сюй Цзямин, не хочешь видеть.

Она плохо отозвалась о Тань Синь, но я не стал вдаваться в расспросы, сдержался. Указывая на здание библиотеки, она, казалось, собиралась всё рассказать. Я поспешил остановить её:

— Мой друг тебе звонит? Он вчера говорил, что у тебя красивые фото.

Я боялся, что столкнусь с каким-нибудь парнем, который с ней вместе готовится к занятиям, или что-то подобное, всё-таки сексом в туалете «Макдональдса» она занималась. Сюй Цзямин, подозревать свою девушку, ну ты и свинья! Я глубоко вздохнул, когда вошёл в зал, где занимались сотни студентов. Тань Синь сидела в самом заднем ряду совершенно одна. Увидев её, я сразу испугался, я понял, что имела в виду её подруга, что я не хочу видеть. Полными слёз глазами Тань Синь смотрела на доску, на которой профессор написал «Благородство и красота». Искусство обладало для неё мистической силой, подруги наверняка считали её очень странной. Я тихонько присел рядом:

— Не плачь, небожительница!

Она обернулась, поспешно стёрла следы слёз, помолчала и потом спросила:

— Как ты тут оказался?

— Это всего лишь занятие, почему ты словно проповедь слушаешь?

— Это не занятие! Он — Цуй Ли, и это его лекция перед отъездом за границу. Он только что сказал, указывая на свои волосы, что в его возрасте, вполне возможно, это будет «лебединая песнь», мы должны это ценить, и тут я не сдержалась и заплакала.

— «Когда вы родились, меня ещё не было на свете; а родилась я, вы уже состарились. Жалею, что мы не родились в одно время, чтобы быть всегда рядом с вами!» Так ведь вроде в стихотворении говорится?

— Там несколько частей, одна из них именно такая.

— Слава богу, мы с тобой родились в одно время, и ты можешь быть со мной всегда. Всегда? От этого слова веет развратом,[30] мне нравится!

— Я думала об этом. Если бы я жила в одно время с Цуй Ли, то не влюбилась бы в него. А вот ты, Сюй Цзямин, вероятно, и в пятьдесят пять, и в шестьдесят, в свой звёздный час, став живой легендой, всё равно будешь привлекать двадцатилетних девушек.