Красные плащи - [144]

— Успокойся, — поднял руку Зенон, — не стану опровергать твои доводы. Более того, добавлю, что наличие обязательного рабства также не украшает утопию[138] Платона. Справедливо ли удерживать в рабском состоянии таких людей, как баснописец Эзоп?

— Там сказано о людях, которым самой природой предназначено быть рабами, — неожиданно для учителя возразил всё ещё разгорячённый Ксандр, — это те, кто сами продают себя в рабство на время и тут же спешат запродаться вновь, как только кончится срок, а также варвары.

— Не стану спорить, подобные люди есть, на мой взгляд, они нравственно больны. И опасны. Чем больше их, готовых унизиться в рабстве, тем больше и готовых унижать. Это всего лишь две стороны рабской натуры, так как тот, кто привыкает унижать других, при случае легко унизится сам. Скажи, — пытливо взглянул на ученика Зенон, — ты сам пришёл к таким мыслям?

— Я обсуждал этот вопрос с Аристотелем. Он считает, что предназначено «самой природой» следует толковать как «предначертано рабской натурой человека», ну а варвары в его глазах нечто вроде жуков или растений.

— Вот как, — протянул Зенон. — Остаётся спросить у твоего приятеля, почему наши лучшие философы так стремятся посетить земли этих жуков и растений, чтобы перенять знания египетских жрецов, мудрецов Вавилона, персидских магов...

Что ж, зато в остальном наши взгляды совпали полностью.

— Я лишь сказал о точке зрения Аристотеля, учитель.

— Тем лучше. Итак, ты нашёл идеальные схемы существующих государственных форм достойными друг друга. Ответь, кто или что мешает создать справедливое общество, где все бы жили в мире, согласии, чередуя любимый труд с приятным отдыхом?

— Сами люди, — не задумываясь, ответил Ксандр, — с их пороками, нравственными изъянами и невежеством.

— Ты сам сказал это, Ксандр. Прекрасное, величественное здание храма строят из благородного мрамора; попробуй использовать вместо него смешанную с соломой глину — получится всего лишь уродливая недолговечная громадина, которая вскоре падёт под собственной тяжестью. Так и современное общество возможно только при совершенстве людей, его образующих. Вот почему я говорил тебе когда-то, что дело не в том — вернее, не столько в том, как устроено государство. Главное в том, как устроен человек.

Совершенные люди создадут совершенную форму, но разве так уж она важна в государстве, где поступки граждан определяются желанием добра друг другу? Впрочем, содержание и форма всегда стремятся к соответствию.

— Сделать всех людей добродетельными? Но как, — воскликнул Ксандр, — когда это будет?

— Когда? Не скоро... О, как не скоро. Должно быть, сменятся десятки, а то и сотни поколений, прежде чем деятельность немногих вначале наставников, просвещение и жестокие уроки истории убедят человечество, что иного пути нет.

Долго? Да. Неблагодарно? Да. Не дано увидеть плодов дела рук своих? Да. Не сразу пришёл я к этим простым и ясным мыслям; теперь же готов идти по сёлам и городам Эллады, излагая истины, которые многим покажутся необычными, а то и смешными. Но после спора с софистами со мною может случиться всякое, да и силы мои, увы, не беспредельны. Вот почему делюсь я с тобою плодами своих размышлений несколько раньше, чем хотел бы.

— Научить преданных сторонников, создать разветвлённую школу и исправить нравы людей, самим подавая пример добродетели, — словно размышляя вслух, произнёс Ксандр, — учитель, здесь нужна уверенность величайшая, проистекающая из единства души и разума. Я же... Вот послушай — знаю, что означает египетское кольцо в виде кусающей свой хвост змеи на пальце Евдокса: зло, предоставленное само себе, изводит само себя. Ты не раз говорил об этом. Отсюда вывод — не противься злу силой, ибо в ярости схватки черпает оно силу свою. Я принимаю его умом, но сердцем... до сих пор всё кипит, стоит вспомнить тех убийц на дороге...

— С оружием в руках и с яростью в сердце так легко переступить невидимую грань между добром и злом; тогда ты сам станешь невольно служить последнему. Подумай, Ксандр, люди вокруг поражены скотомой, мешающей отличить добро от зла, понять пользу добра, понять неизбежность конечного, пусть очень отдалённого торжества. В Академии ты постигаешь учения великих мыслителей — Сократа и Платона — о добродетели и любви. Это верный инструмент для лечения нравственной скотомы. Знай также, что если не мы, здесь, в Элладе, начнём этот труд, то к нему в любом случае приступят другие, в другом месте и в другое время. То, что уразумел один человек, может осенить и другого...

Бархатная темнота окутала сады и рощи Академии, а философ и его ученик всё ещё не спешили возвращаться в стены старого гимнасия...

* * *

Слушатели, оживлённые словно в праздничный день, пересказывали друг другу, как в споре с их наставниками хитрые софисты теряли одну позицию за другой, как Евдокс с неумолимой логикой доказал, что софисты — вообще не учёные, а ловкачи, использующие своё умение играть словами в целях наживы, как предводитель софистов Андроник, загнанный в угол неопровержимыми доводами Зенона, бежал с пира, закрыв голову плащом.

Торжественный ужин в честь победы школы отличался от обычного разве что присутствием именитых афинян во главе с прославленным флотоводцем Тимофеем. Морской стратег был давним другом Платона и любил учёную беседу.