Красные плащи - [143]

— Невежество.

— Самому высокому, самому доброму, самому нравственному знанию?

— Самое низкое, самое злобное, самое коварное невежество.

— Ну а каковы, по-твоему, противники Академии?

— Они... они должны быть именно такими, — представил юноша тех, с кем предстоит сойтись его наставнику в жаркой учёной битве.

— Именно так, — кивнул Зенон. — Мы отстоим честь и славу Академии в открытом споре, но трудно даже представить, каким образом станут мстить софисты: ведь поражение означает для них потерю богатых учеников, а значит, денег. Эти люди такого не прощают... Предчувствую, события могут надолго разлучить нас. Поэтому и решил пригласить тебя для беседы, пусть, на мой взгляд, и преждевременной.

— Я слушаю, учитель.

— Вот уже скоро год нашему пребыванию здесь; давно пора мне в путь, но воздух садов, рощ, библиотеки Академии так притягателен... помнишь ли ты, как приближались мы к Афинам?

— Так, словно это было вчера, учитель.

— И о чём говорили мы тогда, в дороге?

— О справедливом государственном устройстве. Ты сказал, что форма не главное, и обещал вернуться к этой теме позже.

— С тех пор ты кое-что узнал, изучал и сравнивал законодательства различных государств Эллады, знаешь, что такое власть олигархии, различного вида монархий и демократий... даже изучил «Государство», труд великого Платона. Должно быть, и сам сделал некоторые наблюдения?

— Признаюсь, сейчас я в большем затруднении, нежели прежде, — вздохнул Ксандр, — могу сказать лишь, что совершенно неприемлемы тирания и олигархия, формы неустойчивые и текучие, переходные и взаимопереходные. Что же касается остальных...

Евдокс учит, что геометрические тела и фигуры, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни, никогда не отличаются совершенной точностью. Окружность деревянного колеса или поверхность керамического шара могут иметь какие-либо неровности. Безукоризненными являются лишь идея круга или шара — с ними мы и имеем дело в геометрии. Вот и я попытался представить идеальную монархию во главе с умным, справедливым, человеколюбивым повелителем, с детства подготовленным к управлению государством, окружённым благочестивыми советниками, дающим гражданам пример почитания святынь и законов; мне показалось, что она вполне достойна идеальной демократии, выдвигающей для управления лучших людей.

Теперь возьмём их противоположности: жестокую безумную деспотию и демократию, подвинувшую к власти худших людей — какократов, раздираемую кровавыми стычками между различными партиями под предводительством демагогов. Разве они также не стоят друг друга? Разве не открываются и там, и здесь дороги таким тиранам, перед которыми вчерашние властители покажутся только плохими детьми?

Зенон слушал ученика со смесью удивления, восхищения и гордости в глазах:

— Год в Академии не был напрасен для тебя. Что же скажешь ты о «Государстве» Платона?

— Кто я, чтобы подвергать критике работу великого философа? Если и выскажу свои сомнения, то лишь тебе... Философы-правители и воины, исполняющие их волю. Они наделены властью, но лишены собственности — хранение золота и серебра сурово наказывается. Крестьяне и ремесленники имеют собственность, но лишены власти и влияния на дела государства. Они обеспечивают правителей и воинов всем необходимым. Нет отдельной семьи — браки совместны и совместно же воспитываются дети, не знающие своих матерей и отцов, уверенные в том, что их общий родитель — государство. И музыка, бодрая военная музыка — никаких плавных мелодий и песен, размягчающих душу!

Каждый шаг каждого гражданина определён законом, и каждое нарушение беспощадно карается. А чтобы власти знали о каждом нарушении, все следят друг за другом и доносят, доносят и славят государство под звуки бодрой военной музыки!

Всё это слишком напоминает Спарту, великий Платон здесь пошёл ещё дальше Ликурга. Ты рассказывал, что когда-то спартиаты, жаждая господства над иными племенами, заковали себя в железные скрепы тяжких для естественного человеческого бытия законов, теперь же многие лишь для вида отдают им дань. Скрепы проржавели, рассыпались и не в силах более сдерживать противные им внутренние силы спартанского общества. Чем же цепи законов Платона лучше ликурговых? Тем, что они тяжелее?

Учитель, мои родители были илотами, ты знаешь. Но они любили друг друга и любили нас, своих детей, а потому никогда не променяли бы свою тяжёлую долю на процветание в государстве, где нет семьи, где у родителей нет детей, а у детей — родителей! — речь Ксандра, сначала задумчиво-спокойная, становилась взволнованной, слова звучали громче, резче. — Я провёл детство в бедной лачуге, но был счастлив, потому что мать гладила меня по голове и давала только что испечённую лепёшку; потому что я с нетерпением ждал, когда отец вернётся с работы и высоко подбросит меня своими сильными руками; потому что я играл с сестрой и братом. Это у меня здесь и здесь, — Ксандр приложил руку ко лбу и к сердцу, — и я счастливее спартанских аристократов, выросших в агеле по закону волчьей стаи, да, я счастливее убийц своих несчастных близких! — Глаза юноши полыхали огнём сквозь слёзы; он невольно разбередил старую рану.