Красные пинкертоны - [24]

— Ну, не знаю…

— Им с Ковригиным вместе легче будет, — упрашивал Турин. — А сыграют они роли, будь спок.

— Опять ты за свой жаргон? Не переделать тебя, Турин.

— Я постараюсь, Василий Петрович. И передайте товарищу Задову, билетики его жду с нетерпением.

— Погоди, Василий Евлампиевич, — доверительно обратился секретарь к Турину, глаза отвел, чувствовалось, что неприятный разговор затеял напоследок, — задержись… Я тут, заинтересовавшись твоей персоной, поручил заворготделом товарищу Мейнцу подобрать материалы… Так сказать, в биографии твоей покопаться…

Турин застыл, не мигая. Странников, словно клещами вытаскивал из себя каждую фразу:

— Ты не обижайся, будто не доверяю тебе или подозреваю в чём-то. Есть у моего Мейнца возможность, не привлекая, так сказать, чужих глаз… В общем, понимаешь… Помнишь разговор наш про опыт некоего француза воров в уголовном сыске использовать для большего, так сказать, успеха? Кто тебя надоумил про то?

Турин хмыкнул зло, расплылся в деланой хитровато-легкомысленной улыбке:

— Машину же обмывали, Василий Петрович. Бесценный подарок милицейскому розыску с вашего плеча! Самому стыдно до сих пор, прихватил тогда лишка, ну и болтал спьяну. Сам, ей-богу, не помню.

— Ты меня за лоха не держи! — грубо одёрнул его Странников. — Раз спрашиваю, значит, заинтересовался я не просто так.

— Ваш Мейнц давно уже принюхивается к розыскному отделу. Особенно, как Легкодимовым там запахло. Не там контру ищет, а не знает — подскажу.

— Отвечать будешь?

— Кто же вас интересует конкретно, товарищ секретарь губкома? — задиристо, но стараясь сдерживаться, пробурчал Турин. — Каторжник Эжен Видок, на котором клейма негде ставить было, в 1810 году сам заявился в полицейскую префектуру Парижа и, проклиная прошлую жизнь, предложил способ избавить город от кишащих уголовников? Так он умер давно.

— Юродствуешь? — у Странникова налилось лицо краской.

— В те ужасные времена разгула преступности ему всё-таки удалось убедить чиновников и поверить в принцип: «Только преступник может побороть преступление», — продолжал Турин. — Его внедрили в банду и дали двух агентов. Двух агентов на весь Париж! А он больше и не просил, но через год у него на связи их было уже два десятка, а за решётки он упрятал около тысячи отъявленных убийц, разбойников, воров, мошенников и содержателей притонов. По существу, он очистил город от нечисти, как и обещал.

— Сказки плетёшь? Прямо Андерсен: дудочкой крыс свёл в море.

— Этот великий сыщик основал во Франции организацию под названием «Безопасность», ставшую знаменитой на весь мир «Сюртэ» — зародыш криминальной полиции. Так же начали работать с уголовниками во многих странах, и успех не заставил ждать.

— Однако преступность одолеть не удалось, — буркнул Странников.

— Он научил профессионально подходить к вопросам борьбы с этим злом и совсем не виноват, что все политические системы порождают почву и условия для человеческих гнусностей с большей скоростью. Против Маркса не попрёшь.

— Ну вот. Сам и поднял руки.

— Как сказать…

— Пытаешься по-прежнему экспериментировать? Признайся.

— Кто позволит?

— А Мейнц мне докладывал, что с ворами вовсю якшаешься. За какие подвиги они тебя Васькой-божком прозвали?

— Василий Петрович, вы накажите товарищу Мейнцу подальше держаться от различных дурно пахнущих помоек, где он привык собирать гадости да товарищу Трубкину докладывать в ГПУ. Строчат они одинаковые на меня пасквили, хотя бы друг у друга не списывали!

— Ты не зарывайся, не зарывайся, герой-одиночка… — крякнул Странников, но уже потухшим голосом, по-свойски пожурил. — Ишь, Робин Гуд! Узнают твои, которые наверху сидят, по головке не погладят за эти прогрессивные начинания. В три шеи погонят, а то и покруче завернут. В России уже слышали про одного такого экспериментатора — Каина-христопродавца, он воров собирал для выведывания разных тайн среди своих же… Свои же и повесили, которые повыше были.

— Они всё могут, так как наверху, — не скис Турин. — А по поводу вашего замечания о воровской кличке моей, Василий Петрович, у Трубкина поболее будет информации. Знают там меня, начиная с царских времён, когда шестнадцатилетним пацаном добывал деньги для подпольных газет. Но до настоящего боевика не дорос, в кутузках часто сиживал, а после разгрома большевиков в первую революцию, объявлен был опасным преступником, и отправили бы меня на каторгу, но повезло улизнуть в Америку. Опять же не без пользы; могу похвастать: с товарищами Бухариным, Воровским и другими там познакомился. Многие тогда там ховались, пока амнистия не грянула от господина Керенского.

— Чего ж с рядовых в милиции начинал?

— Мест не было, — отвернулся Турин и затих. — Заняты были.

— Да ты без юмора не можешь!.. Повозила жизнь носом?

— Хлебнул с избытком…

Они помолчали.

— Ну вот что, Василий Евлампиевич, — кашлянул в кулак Странников. — Мешать тебе в твоих профессиональных опытах не стану. Но и знать ничего не знаю. Разговора не было, забыли. Все последствия и возможные промахи под твою ответственность. Иди, работай.

— Есть, идти работать!

— И чтоб этот?..

— Ковригин Егор?

— Чтоб шофёр Ковригин завтра приступил к исполнению новых обязанностей. С китайцем повременим пока. Ты Ковригина подучи в городе, обмой, оботри, снабди информацией, пусть приглядится. А недельки через три-четыре посмотрим и китайца.