Красные петухи - [5]

Выхватил из нагрудного кармана френча портсигар. Не разминая, сунул папиросу в рот. Прикурил от лампы. Несколько раз затянулся. Тонкие длиннопалые руки его дрожали. Глаза горели жарким огнем.

Флегонт машинально оглаживал, пушил и без того по волосинке расчесанную пышную с рыжеватым отливом бороду. Брови его были принахмурены, высокий, бугристый лоб круто навис над лицом. Глаза будто помертвели.

Узким ковшом ладони Горячев разогнал повисшее над столом сизое облачко. Медленно процедил:

— Вы, дядя, — неисправимый толстовец, ми-ро-тво-рец. Честно говоря, завидую вашей цельности и чистоте. Но, простите меня, ваш бог — пусть всемогущий и великий… — Вениамин звонко чмокнул губами, покачал головой, — ни-че-го не смыслит в классовой борьбе. Это жестокая, штука… — кинул на стол стиснутые кулаки. Теперь на его раскрасневшемся лице проступили белые пятна. Он снова щелкнул портсигаром. — В ней нет золотой середины: или — или…

— Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает, тот расточает, — медленно прогудел Флегонт. Вскинул руку с оттопыренным указательным пальцем. — Это из Евангелия от Матфея. А вот от Луки: кто не против вас, тот за вас…

— Браво святым пророкам! В общем-то все социалистические идеалы произросли на заповедях Христа. Но я не о том… Большевики всегда считали крестьянство мелкой бур-жу-а-зией. И вот сейчас военной силой отнимают все, что взрастил мужик тяжелейшим трудом. О, я знаю, каков это труд! Мой отец сам кре-стья-нин. Правда, господа большевики именуют таких кулаками-эксплуататорами. Да, была маслоделка, машины, сорок коров, лошади… ка-кие лошади! Но все это — своим горбом, своими руками…

Вениамин вскочил и, словно надломившись в пояснице, согнулся над столом, вытянул перед собой длинные тонкие руки с растопыренными пальцами.

— Ты же сам посылаешь по волостям продотряды, кои обирают того самого мужика, которому ты так слезно сострадаешь. Оного двоедушия я не в силах понять. Коль нету сил делать добро, так не делай хоть зла.

Снова язвительно усмехнулся Горячев. Посмотрел на Флегонта, как на несмышленыша, и, всем видом и тоном своим выказывая несоразмеримое превосходство и вынужденную недоговоренность, медленно произнес:

— К сожалению, я не могу, не имею права раскрыть вам карты…

— Сии карты насквозь просвечивают, ибо краплены человеческой кровью. Да и пахнут зело недобро.

— Не понимаю ваших намеков. — Напускное высокомерное спокойствие разом слетело с Горячева. Он возвысил голос, замахал руками. — Только обстоятельства понуждают нас к скрытности, но мы…

— Кто вы?

— Партия соци-алистов-ре-во-лю-ционеров! Не улыбайтесь. Нас загнали в подполье, но не раздавили. Напротив, мы окрепли, закалились, обрели опыт. Теперь у нас свой сибирский крестьянский союз с отделениями в уездах, волостях и даже селах. Мы выпускаем листовки, собираем средства, оружие, накапливаем командные кадры. Наши люди везде…

— Во имя чего?

— Восстание. Органи-зованное, крестьянское. В един день, един час вся мужицкая Сибирь — на дыбы! Оружие, деньги и… войска, да-да, черт возьми, и войска дадут Америка, Япония, Франция, Польша. Сибирь станет плацдармом для броска на Москву — и конец боль-ше-виз-му…

Обессиленно откинувшись на спинку стула, Горячев шумно выдохнул. Стер испарину с лица и шеи. Поймав угрюмый взгляд Флегонта, смешался. Спросил с наигранной шутливостью:

— Надеюсь, дядя, вы не донесете в чека?

— Полагаю, им многое ведомо.

— Вот как?

— Хватит ли только у них ума и сноровки предупредить пожар? — об том тревожусь.

— Да вы, никак, перекрасились? Из пастыря божьего в пастыря большевист… — Осекся под бешеным взглядом Флегонта и долго глотал залепивший горло комок.

Чтоб не видеть остро выпученный, дергающийся кадык племянника, Флегонт опустил голову. С глухим стуком кинул на стол волосатый кулачище. Вениамин вздрогнул, прикрыл рыжими длинными ресницами лезвием сверкнувшие глаза. На, хрящеватом носу и возле него стали вдруг отчетливо видны веснушки. Рыжая прядь волос приплюснулась к потному лбу.

— Зело пуглив ты. — В густом рокочущем голосе Флегонта ни осуждения, ни насмешки. — Верящий в правоту свою — смел. Не забыл еще предсмертную беседу Христа с Понтием Пилатом? И обидел ты меня незаслуженно.

— Простите, дядя, сдуру, — торопливо выпалил Вениамин.

— Бог простит. С большевиками-богоотступниками мне не по пути. Но подымать паству супротив власти, разжигать новую братоубийственную войну — противно духу моему и заповедям Христовым. Россия обескровлена, нага, голодна. И в сей страшный час кликать на ее голову заморское воронье? — Задохнулся, побурел лицом от гнева. — Кабы вы сами за грудки с комиссарами — бог вам судья. Но ведь кровь-то прольет обманутый, безвинный землепашец.

— Почему же обманутый?!

— Только обманом и можно вовлечь пахаря в сей бессмысленный бунт. Сокрушить мужицким топором армию? Безумие! Ничто святое и доброе не произросло еще на насилии и крови народной…

— С этим можно поспорить, дядя. Большевистская армия сгнила. В красноармейских шинелях те же мужики, они не станут расстреливать своих братьев, не станут! А когда начнется… Мы не схоронимся за сермяжную спину, пойдем впереди…