Красные облака - [20]
Вовка пришёл. Принёс молоток и гвозди.
– Кладите фанеру на санки, – говорит. Сам на Лику смотрит: санки-то её. А та рада-радёхонька!
– Ой, как здорово! – подпрыгивает. – Быстро, легко и много сразу! Мальчики, вы будете таскать, а я нагружать. Ладно?
– Ладно, – колотит молотком Вовка.
Таскали эту гору мы целых пять дней. Внизу снег оказался не таким каменным. Лика сыпала нам его прямо лопатой. Сама копала и сама сыпала. И дядя Никифор сыпал, и другие. Всем хотелось поскорее убрать эту нудную длинную зиму. Убрать – и забыть про холод, про голод, про эпидемию. Все старались. Копали молча, грузили молча, возили молча. Одна только Лика не умела молчать. Всё время чего-нибудь кричала, и даже складно:
Ура! Ура!
Поехала гора!
В Неву ей пора!
Копателям – ура!
Нас она звала "тачанкой-ростовчанкой". Чапаевской. Только кто из нас был кем, кто Чапаевым, а кто Петькой, оставалось неясным.
Гора действительно помаленьку переезжала в Неву. Оставалось уже совсем чуть-чуть.
Не знаю, чья первая лопата звякнула о мостовую, но это была музыка!
А потом Лика сделала открытие.
– Смотрите! Смотрите, что я нашла! – закричала она.
Мы подошли. Дядя Никифор уже расширял лопатой дырку, пробитую Ликой.
Внизу под последними сантиметрами снега поблёскивал рельс. Обыкновенный трамвайный рельс. Даже не заржавевший.
– Ура! – кричала Лика. – Я трамвай нашла!
Дядя Никифор воткнул лопату:
– Теперь дело за небольшим. Только вагоны поставить – и кати!
– Надо ещё билеты отпечатать, – подсказал я.
– Кому билеты, нам? – удивилась Лика. – Нас вообще без билетов катать должны. Мы рельсы откопали. Нам в вагонах специальные места отведут.
– На "колбасе", – подсказал Вовка.
Все вокруг засмеялись и вновь застучали лопатами. Теперь уже по булыжной мостовой, по камешкам, по рельсам!
А 15 апреля трамваи действительно пошли. Первой об этом узнала Лика.
Она прилетела к нам во двор:
– Мальчики, трамваи пошли! По Восьмой линии "семёрка" ходит. Поехали кататься?
Вовка покопался в карманах, нашёл пятнадцать копеек. Я тоже нашёл.
– У меня на всех есть! – сияла, как солнышко, Лика.- Вот – сорок пять копеек. Как раз на три билета.
А потом она бежала чуть впереди нас до самой остановки и, всё так же подпрыгивая, напевала:
Трамваи пошли! Мы поехали!
Трамваи пошли! Мы поехали!
И мы поехали.
Не обижайте акацию
Вот какую услышал я однажды сказку.
В том месте, где привольные кубанские степи начинают холмиться первыми отрогами Кавказских гор, жил-был крестьянин. Построил он себе дом. Хороший дом: с черепичной крышей, с резным крылечком. Вот только стоял он в чистом поле, всем ветрам открыт. Ни кустика вокруг, ни деревца.
Поехал тогда крестьянин в лес. За деревьями. Вернулся – каких только ни привёз! Тополь, ясень, молодой дубок выкопал, иву плакучую. И ещё акацию. Просто так захватил, случайно. Ковырнул лопатой – и в арбу.
Стал сажать деревья вокруг дома. Все посадил, а акация не даётся! Только её в руки возьмёшь – колется. За рубашку цепляется. Царапается. И дерево не дерево – прутик всего!… А с шипами!
– Да пропади ты пропадом! – рассердился крестьянин. – Тоже мне – роза выискалась! Злючка-колючка! – Взял и выкинул акацию в сторону.
Что ей делать? Назад в лес идти? Далеко. Да и жарко. Солнце нещадно палит. По дороге засохнуть можно…
Взяла она да и пустила корни прямо там, где упала. Зацепилась за землю. Выпрямилась.
Посмотрел на неё крестьянин – рукой махнул. Пускай, мол. За садом не жалко. Разрастётся погуще, так ещё надёжнее всякого забора будет.
Так с тех пор и привыкли сажать акацию вдоль заборов. Пускай, мол, дома охраняет, злючка-колючка.
Дослушал я сказку до конца, и стало мне за акацию обидно. Ну какая же она злючка-колючка?! Вовсе нет. Я ведь акацию тоже знаю. Она у нас в Ленинграде растёт. Правда, немножко не такая. На юге она белыми гроздьями цветёт, а у нас маленькими жёлтыми цветочками. По весне как высыплют они на кусты – словно цыплята на зелёную лужайку выбежали. Красиво! Я даже специально смотреть на этих "цыплят" езжу. В город Пушкин. Или в Петродворец, в Гатчину. Акации у нас много. Везде её весёлые цветы семафорят: "Внимание! Внимание! Мы уже распустились!"
И только на Большом проспекте Васильевского острова акации не цветут. До войны цвели, а с весны сорок второго года – всё. Не цветут больше.
Раньше эти кусты были высокими. Стеной стояли вдоль всего проспекта. Идёшь – словно в саду гуляешь.
Посадили их тут сто лет назад. Когда ещё ни асфальта, ни машин не было. Телеги по булыжнику грохотали. Пыль столбом! Вот акация и защищала дома от пыли. И каждый год цвела.
До той самой весны. Тысяча девятьсот сорок второго года.
Зима тогда была – всем зимам зима! Холоднющая! И ещё называют её "голодной".
Фашистам в наш город ворваться не удалось. А вот голод – тоже враг не менее лютый – вошёл. Выстроил длинные очереди у булочных. Пробрался в холодные, нетопленые квартиры.
Фашисты смотрели на город в подзорные трубы и ухмылялись. "Теперь-то, – думали, – эти русские сдадутся! От танков они в окопы закопались, от бомб в убежища укрылись, а уж от голода никуда не спрячешься! Везде он достанет".
Только не вышло. Просчитались фашисты. Не удалось им сломить ленинградцев. Выстояли они голодную зиму.
