Пронеслось полгода, пришла и отступила зима, но еще ни разу Яноро не пожалел, что женился. Они с Илонкой переселились в новый дом, обзавелись коровой, козой и курами. Он по-прежнему гончарничал и, как мог, помогал жене по хозяйству. Она пряла, ткала и пела. Иногда Яноро вспоминал о былых днях и скучал по ним: все-таки вольным наемником быть куда лучше, чем горшечником. Возвращаясь же вечером из мастерской, забывал о сожалениях. Илонка льнула к нему, а он чуял ее запах, слышал голос, и все, кроме нее, становилось неважным.
«Она у меня есть, — думал он. — Только моя, ничья больше».
Как же бешено, неудержимо он ее любил! С каким исступлением ласкал ночами. Она дарила жизнь, свет, раскрашивала внутреннюю темноту в нежные, дерзкие, волшебные тона.
Так продолжалось, пока жена, смущаясь и ликуя, не сообщила, что ждет ребенка. Первая радость, которую почувствовал, сменилась сомнениями. Он никогда не увидит свое дитя. А чему научит? Если будет сын, то гончарничать? Когда мог бы научить ездить верхом и владеть оружием. А если дочь? Выдавать ее за крестьянина, когда можно было бы подыскать воина или купца. Из-за слепоты все это невозможно. Он смирился, что не видит Илонку, но не мог свыкнуться с тем, что не увидит, как растет его ребенок.
О старухе Тшилабе Яноро слышал давно. Болтали, что она с нечистью водится и с мертвецами якшается. Говорили всегда полушепотом, с оглядкой. До сих пор он и не мыслил идти к ведьме, а теперь задумался. Кто знает, вдруг она вернет ему зрение? Правда, запросить за это может дорого. Яноро прикинул, сколько у него денег: на случай, если они ее интересуют. А то, может, потребует «чего в своем доме не знаешь». Да слава богам, обо всем он в своем доме знает. О ребенке тоже. Вот и нечего трусить. Его жена и сын (или дочь) заслуживают большего, чем он может дать им сейчас.
О том, где найти колдунью, Яноро выспросил у старика Пети. Жила Тшилаба не так уж далеко — в рощице за имением. Пети даже согласился отвести Яноро на нужную тропку. Правда, дальше ведьму придется искать самому. Ничего, он сумеет. В конце концов, слух и ощущения его редко подводили. Иногда Яноро казалось: в них есть что-то волшебное. Будто нечистая девчонка, забрав глаза, одарила иным зрением. Неспроста он слышит то, чего не слышат обычные люди. Может различить за мычанием коровы тонкий писк комара, а за шелестом листвы плач истекающей соком березы. Поэтому для всех людей голос Илонки всего лишь красивый, а для него — вмещающий весь мир.
Яноро и Пети ушли за полночь, когда в их домах все заснули: иначе не миновать женских расспросов, причитаний и страхов.
Дома закончились, началось поле. В ноздри ударили прозрачная прохлада и запах стаявшего снега. Пети крепко держал за руку и вел все дальше и дальше, пока над головой не раздался бежевый шелест ветвей. Тут старик остановился.
— Теперь сам, — сказал он. — Я по пути проклятых не ходок, извиняй.
— Досюда довел — и на том спасибо.
— Сейчас иди прямо по тропке. Смотри там… с ведьмой-то осторожнее, а то мало ли…
Под ногами Пети захлюпала земля, зачавкала трава, потом все смолкло. Оставшись один, Яноро расставил руки и качнулся из стороны в сторону, пытаясь понять, что его окружает. Слева деревья, справа тоже, под ногами прошлогодние листья. Он прислушался и принюхался. Издали доносился вой — собачий, а не волчий. С той же стороны тянуло дымом. Туда, веря звуку и запаху, Яноро и отправился. Он столько раз натыкался на стволы и пни, падал, увязал в грязи, царапал лицо и руки, что сбился со счету. Обессиленный, присел у дерева и заснул, а проснувшись, продолжил путь. Теперь его вело кудахтанье кур и лай псины.
Звуки приблизились, и что-то мохнатое сбило его с ног. Собака. Встала лапами на грудь, зарычала. Раздался старушечий голос:
— Кто это у нас, Ночка?
Тяжесть с груди исчезла: видать, собаку оттащили. Запястье Яноро обхватили пальцы. Тонкие, сухие, как хворост. С неожиданной силой дернули вверх, и он поднялся.
— Ты кто такой будешь, а? — проскрипел вопрос.
— Я… норо.
— Норо?
— Яноро. Тшилабу ищу.
— Ну, нашел. Чего надо?
— Ты, говорят… мудрая. Все можешь.
— Ай не ври! Знаю я, чего болтают. Якобы сама нечисть и с нечистью якшаюсь.
Она, повизгивая, засмеялась. Яноро вздрогнул и закрыл уши руками.
— Эй, дорогой, ты чего это дергаешься? — спросила она, понизив голос. — Никак громко? Слепыш что ли?
Ну вот, она сама заговорила о том, что его волнует.
— Слепой, матушка. За тем и пришел. Говорят, любой недуг исцелить можешь. А в долгу не останусь, монеты есть, — в подтверждение он нащупал на поясе изрядно отощавший за полгода кошель.
— Хей, да погоди ты о монетах. Сначала глянуть надо.
Сморщенная, неприятная рука коснулась его век. А дальше — боль. Будто глаза выжгли. Он взвыл, старуха тут же отстранилась и проскрежетала:
— Ой, милый, не по мне задачка-то. Не я забирала, не мне отдавать…
