«Ш-ш-ш-а-а-а-ш-и, — шумело все вокруг. — Х-х-а-а-ш-ш-и-и».
Голова шла кругом, звуки оглушали, сводили с ума. Яноро закричал и закрыл уши, но шум не стих. Наоборот, стал громче. Сколько прошло времени, неизвестно. Мучила жажда, в висках стучало так, словно кто-то колотил молотом. Грохот, вой, хохот — все смешалось в безумном хороводе звуков.
— Шхочы-ы-ы-н-к-а-а! — взревел Яноро и повторил: — Шхочынка!
Тишина. Даже травинки не шевелились. Молчали и ждали.
Порыв ветра, запах полыни — и она. Засмеялась. Смех тоже полынный, горький.
— Яноро-ро-ро-ро, — напевала девчонка. — Пришел… Ума нет, а пришел.
— Шхочынка! Глаза верни!
— Хочешь? Правда хочешь? Нужно? Дать?
— Да!
— Глупый. Сам отдал. Сам подарил. Мое теперь. Не дам.
— Ты не смеешь! — зарычал он. — Имя твое назвал. Теперь никуда не денешься, вернешь.
— Я не денусь, ты денешься. С глазами будешь не такой, другой будешь. Хочешь?
— Отдавай! — хватит слушать ее отговорки и страшилки.
— Ты приказал — я послушалась. Я послушалась — ты пропал. Держи!
В глаза воткнулись светящиеся иглы — белые, яркие. Они разрослись, и вот уже все вокруг утонуло в обжигающем сиянии. Минута, и оно начало угасать, блекнуть, зато проступили пока еще смутные очертания холмов и девчонки с красными волосами.
— Сам вернешь, сам придешь. Придешь, вернешь.
— Ну уж нет! — откликнулся Яноро. — Навсегда забираю. Ясно тебе? Навсегда!
Нечистая девка снова рассмеялась.
— Ума нет! Глупый. Глупый. Забирай! Навсегда забирай.
Она развернулась, замахала руками, будто пытаясь взлететь, и пропала. Высокая трава все еще шептала имя хозяйки, эхо вторило ее смеху, а Яноро прозрел окончательно.
* * *
Он глазел по сторонам — наслаждался вернувшимся зрением. Хотя наслаждался ли? Нет. Скорее привыкал к нему заново.
Яноро сидел в скособоченной телеге, перед ним маячила спина усталого крестьянина, нанятого в ближайшей деревне. Мужик то и дело подгонял старую клячу, но она все равно плелась еле-еле. Колеса чавкали по раскисшей земле, над головой серело холодное небо. Вокруг расстилались тусклые поля.
Когда схлынула первая радость, Яноро с удивлением обнаружил, что смотреть на мир, оказывается, не так интересно, как слышать и ощущать. Странное дело. Он думал, что, прозрев, пустится в пляс от счастья, но танцевать не тянуло, да и петь тоже. Сейчас зрение воспринималось как нечто обыденное.
Яноро закрыл веки и прислушался, но ничего не услышал. Нет, звуки не исчезли, но стали бесцветными, пустыми. Цокала лошадка, скрипела телега, жужжали мухи, ворчал ветер. Заунывно, равнодушно, нелепо. Запахи тоже утратили полноту и насыщенность. Весь мир словно вылинял. Но так не бывает, не должно быть! Наоборот, окружающее просто обязано стать ярче, ведь он наконец-то не только слышит и чует, но и видит.
Открыв глаза, Яноро пристальнее всмотрелся в сутулого крестьянина, перевел взгляд на небо, проследил за полетом ястреба и заскучал. В этих краях просто не на что глядеть. Вокруг поля, поля, поля… А на душе почему-то муторно, неспокойно. Ну и ладно. Главное, добраться домой. Там знакомые люди, родная Илонка ждет. До чего же интересно посмотреть на них — тех, кого до этого различал лишь по голосам и запаху.
Яноро растянулся на сене, закусил соломинку и уставился в неприглядную серость. Через минуту веки отяжелели, и он забылся в недоброй послеполуденной дреме.
* * *
Крестьянин высадил его неподалеку от Рдянок и поехал дальше. Яноро улыбнулся, представив, как все удивятся его прозрению. Хотя он никому ничего не скажет прежде, чем узнает жена. Быстрее бы ее увидеть. Правда ли она похожа на сестру, или только в его воображении? Как-то Илонка обмолвилась, что не очень красива, но даже если так — пусть. Все равно она самая лучшая, самая родная.
С такими мыслями Яноро, все еще изображая слепого, двинулся к дому. Сумерки сгущались, и люди возвращались с посевов. Знакомцы приветствовали, он отвечал тем же и, узнавая по голосам, с любопытством поглядывал на лица.
Вот и родное крыльцо, ступеньки, занавешенное окно, а где-то за ним — Илонка. В животе закрутило от нетерпения, дыхание участилось. Чтобы унять разогнавшееся сердце, Яноро несколько раз глубоко вздохнул, с шумом выдохнул и, рванув на себя дверь, вошел.
Илонка вскочила со скамьи, чуть не опрокинув стоящую на столе лампаду. Темноволосая, все еще стройная, несмотря на округлившийся живот — жена и впрямь чем-то напоминала Талэйту, только нос с горбинкой и черты мягче.
Не позволив ей вымолвить и слова, сгреб в объятья.
— Родная моя!
— Хей, какая я тебе родная?! Чего выдумал? Амаля я, — она высвободилась и, подбоченившись, махнула рукой в сторону двери: — А женка твоя там! Пошла корове сено задать.
Голос и впрямь не Илонкин. Яноро растерялся, Амаля продолжила:
— Скучала по тебе Илонка-то твоя, вот я в гости и зашла, ейную печаль развеять. Ну, теперь-то уж что ж. Пойду я, мешать вам не стану. Да и меня муженек, небось, заждался.
Она подобрала юбку и, проскользнув мимо Яноро, вышла.
Не прошло и минуты, как дверь снова распахнулась, и на пороге появилась… Нет, это чудовище не могло быть Илонкой!
Даже полумрак не скрывал ее безобразия. Пегие волосы, глаза разного цвета, да еще и косят, левый уголок рта опущен и придает брезгливое выражение, но самое ужасное — неровное багровое пятно на пол лица. Эта уродина не могла быть его певуньей!
