Красные Башмачки - [2]

За квартал до дома Фертена Лиз придирчиво проверила юбку, чепец, поправила корсаж. В этом платье она просто серая мышка! Были бы у нее красные башмачки!

— Дорого дня, Хендрик…

— Доброго дня, моя птичка!

«Он назвал меня своей птичкой!»

Лиз затаила дыханье и не смогла сдержать радостной улыбки.

— Я принесла заказ…

Хендрик оглянулся. Мамаша Фертен увлеченно болтала с покупательницей.

— Неси в заднюю комнату.

— Мне нельзя туда. Мамаша Фертен будет ругаться! — испугалась Лиз.

— Не будет…

Он был рядом. Почти касался ее плеча грудью.

Лиз потупилась и, стиснув ручку корзинки, сделала несколько шагов.

В задней комнате пахло новыми тканями. Сукно, льняная и хлопковая ткани лежали рулонами в нишах шкафа.

Узкий стол в центре комнаты пуст.

— Куда положить?

— На стол…

Лиз поставила корзинку на стол и ахнула, когда крепкие руки юноши обхватили ее сзади. Она замерла. Руки же поднялись выше от талии к груди и стали мять ее через ткань по-хозяйски смело и грубо.

— Пусти…

— Ты сама этого хочешь… Не ломайся, птичка моя…

Горячее дыханье на ее шее. Грудь Хендрика прижалась к ее спине.

Лиз держалась за корзину, отдаваясь грубым ласкам, дрожа от страха и еще другого неведомого ранее чувства — ощущение сладости греха заполняло ее душу…

Смелая рука заползла за пазуху… пальцы юноши нащупали сосок груди.

Лиз пискнула и, бросив корзину, стала вырываться.

«Ну, уж это чересчур!»

Руки Хендрика стали твердыми и наглыми. Они боролись молча, пока не вмешался третий.

Хендрик завопил, когда мамаша Фертен дернула его за волосы на затылке, оттаскивая, прочь. Отшвырнув сына, женщина подскочила к девушке и хлестко ударила ладонью по лицу. Багровое злобное лицо портнихи совсем близко. Ощерился рот.

— Шлюха безродная! Побирушка! Тварь! Убирайся вон!

Не помня себя от ужаса и стыда, Лиз рванулась прочь, выбежала на улицу и побежала куда глаза гдлядят. Щека горела, слезы текли ручьем.

Она бежала, порой натыкаясь на прохожих как слепая.

«Какой ужас! Какой позор! Утоплюсь!»

Она пришла в себя только на пристани. Села на что-то твердое и расплакалась.

Застиранный крошечный платочек весь вымок, хоть выжимай.

— Девочку кто-то обидел?

Вкрадчивый голос фальшив.

Лиз подняла взгляд.

Мужчина лет сорока с ухоженной бородкой, но без шляпы, в когда-то богатом, но теперь замызганном камзоле.

— Мой господин послал меня спросить — не нужна ли помощь юной особе.

— Нет, нет! Помощь не нужна!

Мужчина наклонился поближе.

— Не вздумайте бросаться в воду — здесь у берега всякая грязь плавает: дохлые кошки, кухонные отбросы… грузчики порой мочатся прямо с причала в воду. Вы же не хотите, чтобы эта гадость попала в ваш прелестный ротик?

Лиз содрогнулась и быстро встав с канатной бухты поспешила прочь.

Всю дорогу до дома она переживала то, что случилось в лавке Фертенов, укоряя себя за легкомыслие и податливость. Если бы она не пошла с Хендриком в заднюю комнату — ничего бы не случилось!

За потерю корзинки Лиз оставили без ужина и она отправилась спать голодной.

Проснулась она под утро. Голодная, несчастная, с болью в низу живота.

Осторожно ступая вышла из комнаты во двор.

На рассвете всегда свежо и в утренней дымке город кажется таинственным, сказочным.

Аккуратно завернув юбки, присела у ровика, настороженно оглядываясь.

Тихо и безлюдно во дворе.

Есть хотелось нестерпимо.

Лиз привела одежду в порядок и прошла до арки ворот. Там жил привратник Франц — отставной солдат. Утром открывал ворота, вечером закрывал.

Хромой превратник не имел на правой руке трех пальцев и за что имел кличку «кухтопалый». Жизнь изрядно потрепала Франца, но не озлобила его. Он охотно беседовал с жильцами епископского дома и даже угощал детей сухарями.

«Мне бы один сухарик… маленький… твердый, твердый…»

Лиз остановилась у стены дома, зажмурила глаза и так точно представила этот сухарик, квадратный, ноздреватый, прижаренный сбоку. Слюна обильно выступила во рту, а в желудке заныло.

Она представила как держит этот сухарик между большим и указательным пальцами. Какой от шершавый…

Лиз поднесла руку к лицу и разинула рот от удивления. Сухарик был в ее руке, точь в точь такой каким она представляла. Закружилась голова. Захватило дыхание… из воровато огляделась.

«Мне это чудится!»

Но сухарик пах сухариком и на вкус был обычным пшеничным сухарем.

Лиз схрумкала его во мгновение ока.

«Я колдунья?! Я все могу! Хочу золотую монету!»

Она зажмурилась и пожелала иметь в руке золотую монету. Время шло, мгновения пролетали, сливаясь в минуты, но в руке ничего не появилось.

«Это был сон?»

Лиз потерла глаза кулачками. Вкус хлеба во рту еще сохранялся. Но почему не появилось золото?

Лиз была не глупая девочка и сообразила что золота она отродясь в руке не держала, а вот сухарики часто. Она пожелала получить еще сухарик, но ничего не вышло.

Разочарование было не долгим.

«Я смогла один раз, смогу и еще раз повторить!»

У нее есть тайное знание — так здорово! И опасно…

В Неймегене каждый выходной на площади жгли ведьм по приговору церковного суда. Однажды Лиз довелось это увидеть.

Обритую наголо женщину в окровавленной грязной рубашке цепями примотали к каменному столбу, обложили вязанками хвороста. Палачи знали свое дело. Дрова были разложены умело. Несчастная вопила, срывая голос, когда языки пламени лизали ее ноги. Дергала ногами…