Красное зарево над Кладно - [79]

— Бог помочь, товарищи, — приветствует Тонда. Все трое вздрагивают и выпрямляются.

— Что это ты делаешь, Ванек? — спрашивает Тонда.

— Что делаю? Да вот, как видишь, кроликов смотрю. Мне их Клейн принес. Это парочка ангорских.

— Вижу, — смеется Тонда. — Но почему ты на них дуешь? Жарко им?

— Жарко! — запальчиво отвечает Ванек. — Говоришь, что тоже кроликов держал, а не знаешь, зачем на брюшко дуют. Вот покупаю у Клейна парочку. Слышишь? Парочку! А ведь надо же знать, не провел ли он меня.

— Да ну, Гонза, раз говорю тебе — не бойся. Честное слово. Я ведь сам выбирал их и осматривал, — уверяет Клейн.

— Знаю, что выбирал и осматривал… А разве так не бывало, а? Скажешь — парочка, а дашь двух самок или двух самцов. А потом месяцами жди крольчат и в конце концов останешься с носом. Только товарищи засмеют. Я такие случаи знаю. Но старого Ванека ты не проведешь. Я кота в мешке не покупаю, раньше сам во всем уверюсь.

Ванек тщательно раздувает кроличью шерсть, не давая себя отвлекать. Когда закончена процедура с одним кроликом, он берет другого.

— Ну, как? Все в порядке? — спрашивает Клейн.

— Ну, пока как будто в порядке. Я тебе верю. Но они еще очень молоды. Чем чорт не шутит! Лучше бы было, по крайней мере, месяц подождать с покупкой, — ворчит Ванек, вынимая кроликов из корзинки и сажая их в клетку.

— Ишь ты, подождать! Тебе легко говорить. А моя старуха и слышать об этом не хочет. У меня, видишь ли, окотились сразу две самочки. А где найдешь жратву для этой мелкоты? И, кроме того, у нас нынче строгий режим. Наш староста даже собственной жене спуску не даст, если крестьяне сцапают ее на чужой траве. Правда, Лойза? — хохочет Клейн, так что на глазах его выступают слезы.

— А что здесь смешного? Почему ты так хохочешь? — удивляется Тонда.

— Пускай вам Лойза расскажет, товарищи! Это стоит послушать. Вот посмеетесь, — отвечает Клейн.

— Ну, тогда расскажи, Лойза. Опять начудил? — просит Ванек.

— Вот как это вышло, товарищи. Когда мы победили в прошлом году на общинных выборах, в деревне поднялась настоящая суматоха. Социалисты победили на выборах! Лойза Саска будет старостой, стали говорить в деревне. Ну, сами понимаете, как отнеслись к этому зажиточные крестьяне. Ведь до тех пор деревня была словно в аренде у них. Только кулак мог быть старостой, а шахтеры не имели никакого права избирать сельскую власть. И вдруг такой удар! Большевики получили на выборах в общине двадцать один мандат, а аграрии — два. Пошли разговоры в деревне и по трактирам, всего не переслушаешь. Говорили: возможно ли, чтобы старостой был человек, не имеющий даже своего дома, не говоря уж об усадьбе. Староста, дескать, должен ручаться за общественное имущество! Но чем же может поручиться такой бедняк, у которого ничего нет за душой? Если бы дело было только в общественном имуществе! А старосты из партии аграриев хотя и ручались, но это не мешало им расхищать его. Староста должен отвечать не только за общественное имущество, он прежде всего обязан ручаться за имущество своих односельчан. Он должен следить, чтобы частная собственность была неприкосновенна, чтобы никто на нее не посягал и не причинял бы хозяевам убытки. Ведь тут поле, урожай — значит, и воровство с поля возможно. Как же может быть старостой Лойза Саска, спрашиваю я вас, люди? У него и избы-то нет, клочка земли не имеет. Никогда ни у одного кулака и межи не арендовал. А старуха его, несмотря на это, гусей разводит. Чем же она их кормит? Конечно, ворует. Вот так порядок будет у нас в общине, если старостиха начнет заниматься воровством в поле! Как же староста сможет следить, чтобы воры наказывались по заслугам? А жена Саски воровать на поле будет, это и говорить нечего, она на этом деле собаку съела. Лучше, соседи, не выставляйте себя на смех. Лойза не может быть старостой и не будет. Да как он не будет, если его большевики выберут? Голосов за него они найдут достаточно… Ну, тогда увидите, что издадут какое-нибудь дополнение к избирательному закону. Какое же? А хотя бы такое, по которому неимущий не может быть старостой. Так утешали себя у нас аграрии. Но такого дополнения к избирательному закону, как вы знаете, не издали. И товарищи выбрали старостой меня. Я, конечно, понимал, что за мной, а особенно за моей старухой крестьяне будут следить в оба. И вот взял я старуху в работу, строго наказал ей, чтобы не смела воровать в поле. Говорю я это своей Андуле и вижу, что она только губы поджимает, а мои слова на нее не особенно действуют. Не хотела она признавать меня старостой. Думала, что для нее я так и остался просто Лойзой. Пришлось мне, чтобы завоевать авторитет, написать объявление: «Воровать в поле всем запрещается, в том числе и жене старосты. Если же она будет уличена в воровстве, то ее строго накажут». И приклеил я это объявление у жены в кухне на двери. В прошлом году все обошлось. У старухи было только два гуся. Крестьяне напрасно подсматривали за ней, ничего у них не вышло. Андула ходила за кормом в соседний, Тухловицкий район. Но в нынешнем году она посадила гусыню на яйца и ей повезло — гусыня высидела восемь гусят. «Андула, говорю, что ты с ними будешь делать? Продай их. Знаешь, гусята нынче в цене. Получишь себе денежки — и конец всем заботам. Ни тебе работы, ни страха, и корм собирать не придется». Но она даже слушать не хочет, говорит, что вырастит гусят, ощиплет их и только тогда продаст. Ей, дескать, нужен пух на приданое. Вы ведь знаете наших баб: девчонка только родилась, говорить еще не умеет, а мать уже думает о приданом. Раз не помог совет, начинаю угрожать. Не как муж, а как староста.