Красное зарево над Кладно - [41]

Кладно, типичный рабочий город шахтеров и металлургов, не имеет поэтому ни бань, ни ванн. Проекты и возможности здесь были. Обсуждается вопрос о проведении воды из Клича вы, из района прудов возле Новых Страшиц, даже о подведении воды для хозяйственных нужд из Влтавы и так далее. Но капиталистические компании ничего не позволяют. Миллионные прибыли акционеров не должны страдать. Шахтеры и металлурги должны быть скромными. У господ в их виллах и в Веркс-отеле вода есть. А бедняки могут обождать. Вывод из этого: пока в Кладно и на Кладненщине не появятся новые хозяева, пока хозяевами не станут шахтеры и металлурги, до тех пор воды не будет.

Поэтому не удивляйтесь, что в Кладно так заинтересованы в том, чтобы социальные отношения изменились. Чтобы теперешние хозяева были изгнаны. Чтобы шахты и заводы перешли из рук нынешних владельцев во всеобщее достояние, чтобы они были экспроприированы и обобществлены.

Поэтому кладненцы так радостно приветствуют крах старой Австрии. Поэтому приветствуют Чехословацкую республику. Верят, что в новой республике сменятся хозяева. Будет проведена экспроприация и социализация. Прежде всего шахт и металлургических заводов.

28 октября в этом не было никаких сомнений. В декабре 1918 года дело обстоит по-иному. Появились уже сомнения. Эти сомнения есть и у Тонды.

Он идет на Пругон поговорить со старым Ванеком. Ванек — настоящий человек из народа. Особенного образования он не получил. Когда он пришел на шахту, ему не было и четырнадцати лет. Трудится в ней целые десятилетия. Каждый день с утра до вечера, а в ночные смены с вечера до утра. У него от природы ясный ум, дополненный большим жизненным опытом. Его взгляды отточены, его классовое самосознание словно высечено из крепчайшего гранита. Он как старый вековой дуб. Ничто его не сдвинет и ничто не поколеблет. Ванек — не один. Люди такого типа на Кладненщине встречаются почти на каждой шахте. У них многому можно научиться. Если хочешь ознакомиться с положением, поговори с ними. Дома, на шахте, в среде, в которой они ежедневно вращаются, где они чувствуют себя самими собой и где они не боятся говорить попросту, от души, своими словами. На собрании? Пустое дело. Здесь эти люди редко скажут то, что они думают. У них возникает какое-то особенное, не то официальное, не то торжественное, настроение. Когда им приходится выступать, не говорят от души — им кажется, что они должны прочитать доклад. Думают, что нельзя говорить так, как они разговаривают в качестве обыкновенных шахтеров, каменщиков и так далее.

Вот поэтому и идет сегодня Тонда на Пругон к Ванеку. Много у него накопилось. Уже месяц, как он вернулся с войны домой. Осмотрелся немного в Кладно, и теперь у него, как говорится, в голове шмели гудят.

Разговор с Ванеком наверняка разъяснит многое. Пругон сегодня на часок-другой облекся в праздничный наряд. Выпал снег. Скрипит под ногами. Тонда спускается по ступенькам от Нового Кладно и осторожно пробирается узкими улочками. На Пругоне надо ходить осторожно. Улицы крутые и горбатые. Тротуаров нет. Под деревянными, наполовину завалившимися заборчиками ухабы, бугры, а кое-где и коварные ямы. Здесь обрушилась подпорка, державшая забор. Там оползла почва и обвалилась в сад или во двор. Дворы часто находятся на несколько метров ниже уровня улицы. Если идешь по Пругону, особенно в грязь, снег или гололедицу, не удивляйся, что одна нога у тебя едет влево, а другая — вправо. И если не будешь осторожен, можешь не только оказаться на земле, но и провалиться в чужой садик или двор.

Тонда Пругон знает. Еще в детстве он проказничал здесь с мальчишками. Играл в чижика и другие мальчишечьи игры. Поэтому он прекрасно знает все коварные места пругонских улиц. Без приключений Тонда добирается до домика Ванека. Отворяет калитку. И здесь он как у себя дома. Нужно засучить рукав. Просунуть в калитку руку. Вытащить деревянный колышек. Снять петлю с колечка — и ты вошел. А теперь внимание! Прямо от калитки во двор ведут предательские ступеньки. Один неверный шаг — и съедешь на заднице.

Жена Ванека сметает на дворе только что выпавший снег. Здоровается с Тондой.

— Ах, к нам гость! А я-то уж думала, что ты на военной службе как-то загордился, уже гнушаешься к нам заходить, как прежде. Однако генералом ты там не сделался, видно? — обрадованно смеется она и, вытерев руку о синий передник, подает ее гостю.

— Ну, добро пожаловать, товарищ. Старик в сарайчике. Сейчас позову его. Иди в комнату.

Она открывает дверь в темные сени, и Тонда входит. Мгновение спустя на крыльце слышится топот. Ванек очищает башмаки, отряхивает снег. Входит в сени.

— Здорово, товарищ, — обращается к Тонде.

— С кроликами возился? Сколько же их у тебя в этом году? Теперь кролики особенно пригодятся, когда в мясе такой недостаток!

— Какие, к чорту, кролики! Я уже давно всех перебил, — отвечает Ванек.

— Ты перебил всех кроликов? Быть этого не может! И этих ангорских, красноглазых, которыми ты так гордился? — удивляется Тонда.

— А что мне было делать, приятель? Ведь и нам жрать нечего было. Чем бы я кроликов кормил? — жалуется Ванек и затем продолжает. — Вот видишь, Тоничек, до чего мы дожили. И кролика у шахтера уже нет. Вообще-то мяса мы много не видели: хозяева, вишь, всегда смотрели, чтобы шахтер не растолстел. Для здоровья, мол, вредно. Если ты растолстеешь, будешь в шахте, под землей, потеть и можешь легко простудиться. Известно, господа угольные бароны всегда очень заботились о здоровье горняков. Заболел, так сдохни, но не хворай. Чтобы больничной кассе не пришлось много выплачивать. Но, по крайней мере, в воскресенье ты мог кролика поесть. А после обеда полог задернуть и прилечь с женой. Это и есть шахтерское сало, как говаривал еще мой дед. А теперь, видишь, уже и кролика-то нет. Вот, вот чего мы, шахтеры, добились, — вздыхает Ванек.